Вдруг Уленшпигель увидел Ламме – тот сидел в уголке за маленьким столиком, и перед ним стояла свеча, блюдо с ветчиной и кружка пива, но он был озабочен тем, как спасти ветчину и пиво от двух девиц, которые напрашивались на угощение.
Заметив Уленшпигеля, Ламме вскочил и, подпрыгнув на три фута от полу, воскликнул:
– Слава Богу, мой друг Уленшпигель снова со мной! Baesine, еще пива!
Уленшпигель достал кошелек, сказал:
– Будем пить, пока вот тут не станет пусто!
Тряхнул его, и Ламме услышал звон монет.
– Счастлив наш Бог! – сказал Ламме и ловко вытащил у Уленшпигеля кошелек. – Плачу я, а не ты – это мой кошелек.
Уленшпигель пытался вырвать у него кошелек, но Ламме держал его крепко. Пока они боролись – один за то, чтобы удержать кошелек в своих руках, а другой за то, чтобы его отбить, – Ламме прерывистым шепотом успел сообщить Уленшпигелю:
– Слушай... тут сыщики... четверо... в маленькой зале с тремя девками... Двое снаружи... следят за тобой и за мной... Хотел улизнуть... не удалось... Девка в парче – наушница... Хозяйка тоже наушница...
Они все еще боролись, а Уленшпигель ухитрялся внимательно слушать, крича:
– Отдай кошелек, негодяй!
– Не получишь, – отвечал ему Ламме.
Наконец они сцепились и, грохнувшись, покатились по полу, причем Ламме и тут продолжал наставлять Уленшпигеля.
Неожиданно в залу вошел хозяин «Пчелы» и с ним еще семь человек, но он делал вид, что ничего общего с ними не имеет. Войдя, он закричал петухом, а Уленшпигель в ответ запел жаворонком.
– Кто эти двое? – спросил у старухи Стевен хозяин «Пчелы».
– Этих сорванцов надо скорее разнять, – сказала старуха Стевен, – они до того у меня тут разбуянились, что как бы им на виселицу не угодить.
– Пусть только попробует разнять, – вскричал Уленшпигель, – мы его булыжник заставим жрать!
– Да, мы его булыжник заставим жрать, – подтвердил Ламме.
– Baes нас спасет, – сказал Уленшпигель на ухо Ламме.
Baes, догадавшись, что за этой дракой что-то кроется, поспешил в нее сунуться. Ламме шепотом спросил его:
– Ты вызволишь нас? А как?
Baes тряс для вида Уленшпигеля за уши и чуть слышно приговаривал:
– Семеро за тебя заступятся... Силачи, мясники... А я отсюда тягу... Меня весь город знает... Я уйду – кричи: ’Т is van te beven de klinkaert... Чтоб все здесь разгромить!..
– Хорошо, – сказал Уленшпигель и, поднявшись, дал ему пинка.
Baes ответил тем же.
– Лихо бьешь, пузан, – сказал Уленшпигель.
– Как град, – отвечал baes и, выхватив у Ламме кошелек и отдав его Уленшпигелю, сказал: – Ну, мошенник, я тебе вернул твое достояние – теперь угощай меня.
– Так и быть, угощу, мерзавец ты этакий, – согласился Уленшпигель.
– Ну и нахал! – заметила старуха Стевен.
– Я, моя ненаглядная, такой же нахал, как ты – красавица, – отрезал Уленшпигель.
А старухе Стевен перевалило уже за шестьдесят, лицо у нее все сморщилось, как сушеный кизиль, и пожелтело от злости. Нос у нее напоминал совиный клюв.