Легенда об Уленшпигеле. Книга 3. стр.72
В глазах застыло алчное выражение. В иссохшем ее рту торчало два клыка. На левой щеке багровело огромное родимое пятно.
Девицы захохотали и начали над ней потешаться:
– Красавица, красавица, налей ему! – Он тебя поцелует! – Сколько лет прошло с твоей первой свадьбы? – Берегись, Уленшпигель, она тебя съест! – Посмотри ей в глаза – они горят не злобой, а любовью. Как бы она тебя не закусала до смерти! – Не бойся! Все влюбленные женщины кусаются. – Ей нужен не ты, а твои денежки. – Какая она у нас нынче веселая!
И точно: старуха Стевен смеялась и подмигивала Жиллине – потаскушке в парче.
Baes выпил, расплатился и ушел. Семеро мясников понимающе переглядывались со старухой Стевен и сыщиками.
Один из них жестом дал понять, что считает Уленшпигеля дурачком и сейчас его оплетет за милую душу. Показав старухе Стевен язык, отчего та расхохоталась, обнажив свои клыки, он шепнул Уленшпигелю:
– ’Т is van te beven de klinkaert. (Пора звенеть бокалами.) – И, указывая на сыщиков, громко сказал: – Любезный реформат! Мы все на твоей стороне. Выставь нам вина и закуски!
А старуха Стевен хохотала до упаду и, как скоро Уленшпигель поворачивался к ней спиной, показывала ему язык. А Жиллина, тварь, разряженная в парчу, тоже показывала язык.
А девицы шушукались:
– Посмотрите на эту наушницу: пленяя своей красотой, она послала на мучительную пытку и на еще более мучительную казнь двадцать семь реформатов. Жиллина заранее облизывается при мысли о том, сколько ей дадут за донос, а дают ей сто флоринов из наследства ее жертв. Но радость ее меркнет, когда она думает, что надо будет поделиться со старухой Стевен.
И сыщики, мясники, девицы – все, издеваясь над Уленшпигелем, показывали ему язык. А Ламме побагровел от злости, как петушиный гребень, пот с него катился градом, но он молчал.
– Выставь нам вина и закуски, – сказали мясники и сыщики.
– Ну-с, моя ненаглядная, – снова позвякивая монетами, обратился Уленшпигель к старухе Стевен, – раз такое дело, давай нам вина и закуски, а вино мы будем пить в звонких бокалах.
Тут девицы снова прыснули, а старуха Стевен опять показала клыки.
Со всем тем она сходила в кухню и на погреб и принесла ветчины, колбасы вареной, яичницы с колбасой и звонкие бокальчики, названные так потому, что они стояли на ножках и при малейшем толчке звенели, как колокольчики.
И тогда Уленшпигель сказал:
– Кто хочет есть – ешьте, кто хочет пить – пейте!
Сыщики, девицы, мясники, Жиллина и старуха Стевен от радости затопали ногами и забили в ладоши. Потом все расселись: Уленшпигель, Ламме и семь мясников – вокруг большого почетного стола, а сыщики с девицами – вокруг двух небольших столиков. И принялись пить и есть, громко чавкая, а тем двум сыщикам, что оставались снаружи, их товарищи предложили тоже принять участие в пирушке. И из котомок у этих двух сыщиков торчали веревки и цепи.
Девицы захохотали и начали над ней потешаться:
– Красавица, красавица, налей ему! – Он тебя поцелует! – Сколько лет прошло с твоей первой свадьбы? – Берегись, Уленшпигель, она тебя съест! – Посмотри ей в глаза – они горят не злобой, а любовью. Как бы она тебя не закусала до смерти! – Не бойся! Все влюбленные женщины кусаются. – Ей нужен не ты, а твои денежки. – Какая она у нас нынче веселая!
И точно: старуха Стевен смеялась и подмигивала Жиллине – потаскушке в парче.
Baes выпил, расплатился и ушел. Семеро мясников понимающе переглядывались со старухой Стевен и сыщиками.
Один из них жестом дал понять, что считает Уленшпигеля дурачком и сейчас его оплетет за милую душу. Показав старухе Стевен язык, отчего та расхохоталась, обнажив свои клыки, он шепнул Уленшпигелю:
– ’Т is van te beven de klinkaert. (Пора звенеть бокалами.) – И, указывая на сыщиков, громко сказал: – Любезный реформат! Мы все на твоей стороне. Выставь нам вина и закуски!
А старуха Стевен хохотала до упаду и, как скоро Уленшпигель поворачивался к ней спиной, показывала ему язык. А Жиллина, тварь, разряженная в парчу, тоже показывала язык.
А девицы шушукались:
– Посмотрите на эту наушницу: пленяя своей красотой, она послала на мучительную пытку и на еще более мучительную казнь двадцать семь реформатов. Жиллина заранее облизывается при мысли о том, сколько ей дадут за донос, а дают ей сто флоринов из наследства ее жертв. Но радость ее меркнет, когда она думает, что надо будет поделиться со старухой Стевен.
И сыщики, мясники, девицы – все, издеваясь над Уленшпигелем, показывали ему язык. А Ламме побагровел от злости, как петушиный гребень, пот с него катился градом, но он молчал.
– Выставь нам вина и закуски, – сказали мясники и сыщики.
– Ну-с, моя ненаглядная, – снова позвякивая монетами, обратился Уленшпигель к старухе Стевен, – раз такое дело, давай нам вина и закуски, а вино мы будем пить в звонких бокалах.
Тут девицы снова прыснули, а старуха Стевен опять показала клыки.
Со всем тем она сходила в кухню и на погреб и принесла ветчины, колбасы вареной, яичницы с колбасой и звонкие бокальчики, названные так потому, что они стояли на ножках и при малейшем толчке звенели, как колокольчики.
И тогда Уленшпигель сказал:
– Кто хочет есть – ешьте, кто хочет пить – пейте!
Сыщики, девицы, мясники, Жиллина и старуха Стевен от радости затопали ногами и забили в ладоши. Потом все расселись: Уленшпигель, Ламме и семь мясников – вокруг большого почетного стола, а сыщики с девицами – вокруг двух небольших столиков. И принялись пить и есть, громко чавкая, а тем двум сыщикам, что оставались снаружи, их товарищи предложили тоже принять участие в пирушке. И из котомок у этих двух сыщиков торчали веревки и цепи.