Легенда об Уленшпигеле. Книга 3. стр.76
Они повиновались, а он обратился к сыщикам и к девицам с такими словами:
– Кто крикнет «караул!», того мы уложим на месте.
– На месте! – подхватили мясники.
– Мы будем молчать, только не трогай нас, Уленшпигель! – сказали девицы.
А Жиллина по-прежнему сидела в углу на корточках, скалила зубы, но ничего не могла сказать и только молча прижимала к себе виолу.
А семеро все гудели в лад:
– ’Т is van te beven de klinkaert!
Старуха Стевен, показывая на свечи во рту, знаком поясняла, что тоже не проронит ни звука. Сыщики дали такую же клятву.
Тогда Уленшпигель заговорил снова:
– Вы в нашей власти. Ночь темна. Лис отсюда близко – если вас туда бросить, вы мигом потонете. Куртрейские ворота на запоре. Если ночной дозор и слышал шум, все равно с места не двинется: во-первых, дозорные – изрядные лентяи, а во-вторых, они подумают, что это добрые фламандцы кутят и весело распевают под звон кружек и бутылок. Помните, стало быть, что вы у нас в руках; будьте послушны – одни, как овны, другие, как овечки. – Затем он обратился к семерым: – Вы пойдете в Петегем к гёзам?
– Мы стали собираться, как скоро узнали, что ты здесь.
– А оттуда к морю?
– К морю, – отвечали они.
– Как по-вашему, кто из сыщиков мог бы нам потом сослужить службу? Мы бы тех отпустили.
– Двое: Никлас и Иоос, – отвечали мясники, – они не преследовали несчастных реформатов.
– Мы люди надежные, – сказали Никлас и Иоос.
– Вот вам двадцать флоринов, – сказал Уленшпигель, – это вдвое больше позорной платы за донос.
Тут другие сыщики вскричали:
– Двадцать флоринов! За двадцать флоринов и мы согласны служить принцу. Король платит мало. Дай каждому из нас половину – и мы покажем в суде все, что тебе угодно.
Мясники и Ламме приглушенными голосами напевали:
– ’Т is van te beven de klinkaert! ’Т is van te beven de klinkaert!
– Чтобы вы слишком много не болтали, семеро доставят вас связанными в Петегем, к гёзам, – продолжал Уленшпигель. – В море вам выдадут по десять флоринов на брата, а до тех пор вы пребудете верны хлебу и вареву из походной кухни, в чем мы и не сомневаемся. Если вы докажете свою храбрость, то при дележе добычи вас не забудут. Если попытаетесь бежать, вас повесят. Если избегнете веревки, то уж от ножа не уйдете.
– Мы служим тому, кто нам платит, – сказали сыщики.
– ’Т is van te beven de klinkaert! ’T is van te beven de klinkaert! – повторяли семеро и Ламме, постукивая по столу черепками горшков и осколками бокалов.
– Вы возьмете с собой старуху Стевен, Жиллину и еще трех девок, – сказал Уленшпигель. – Если кто-нибудь из них попробует улизнуть, зашейте беглянку в мешок – и в воду.
– Он меня не убил! – выскочив из своего угла, воскликнула Жиллина и, размахивая виолой, запела:
Мучений, крови, гнева
Мечта моя полна.
Мне мать – нагая Ева,
Отец мне – сатана.
Старуха Стевен и три девки чуть не плакали.
– Кто крикнет «караул!», того мы уложим на месте.
– На месте! – подхватили мясники.
– Мы будем молчать, только не трогай нас, Уленшпигель! – сказали девицы.
А Жиллина по-прежнему сидела в углу на корточках, скалила зубы, но ничего не могла сказать и только молча прижимала к себе виолу.
А семеро все гудели в лад:
– ’Т is van te beven de klinkaert!
Старуха Стевен, показывая на свечи во рту, знаком поясняла, что тоже не проронит ни звука. Сыщики дали такую же клятву.
Тогда Уленшпигель заговорил снова:
– Вы в нашей власти. Ночь темна. Лис отсюда близко – если вас туда бросить, вы мигом потонете. Куртрейские ворота на запоре. Если ночной дозор и слышал шум, все равно с места не двинется: во-первых, дозорные – изрядные лентяи, а во-вторых, они подумают, что это добрые фламандцы кутят и весело распевают под звон кружек и бутылок. Помните, стало быть, что вы у нас в руках; будьте послушны – одни, как овны, другие, как овечки. – Затем он обратился к семерым: – Вы пойдете в Петегем к гёзам?
– Мы стали собираться, как скоро узнали, что ты здесь.
– А оттуда к морю?
– К морю, – отвечали они.
– Как по-вашему, кто из сыщиков мог бы нам потом сослужить службу? Мы бы тех отпустили.
– Двое: Никлас и Иоос, – отвечали мясники, – они не преследовали несчастных реформатов.
– Мы люди надежные, – сказали Никлас и Иоос.
– Вот вам двадцать флоринов, – сказал Уленшпигель, – это вдвое больше позорной платы за донос.
Тут другие сыщики вскричали:
– Двадцать флоринов! За двадцать флоринов и мы согласны служить принцу. Король платит мало. Дай каждому из нас половину – и мы покажем в суде все, что тебе угодно.
Мясники и Ламме приглушенными голосами напевали:
– ’Т is van te beven de klinkaert! ’Т is van te beven de klinkaert!
– Чтобы вы слишком много не болтали, семеро доставят вас связанными в Петегем, к гёзам, – продолжал Уленшпигель. – В море вам выдадут по десять флоринов на брата, а до тех пор вы пребудете верны хлебу и вареву из походной кухни, в чем мы и не сомневаемся. Если вы докажете свою храбрость, то при дележе добычи вас не забудут. Если попытаетесь бежать, вас повесят. Если избегнете веревки, то уж от ножа не уйдете.
– Мы служим тому, кто нам платит, – сказали сыщики.
– ’Т is van te beven de klinkaert! ’T is van te beven de klinkaert! – повторяли семеро и Ламме, постукивая по столу черепками горшков и осколками бокалов.
– Вы возьмете с собой старуху Стевен, Жиллину и еще трех девок, – сказал Уленшпигель. – Если кто-нибудь из них попробует улизнуть, зашейте беглянку в мешок – и в воду.
– Он меня не убил! – выскочив из своего угла, воскликнула Жиллина и, размахивая виолой, запела:
Мучений, крови, гнева
Мечта моя полна.
Мне мать – нагая Ева,
Отец мне – сатана.
Старуха Стевен и три девки чуть не плакали.