Закончив песнь, сочиненную прежде, он стал импровизировать в надежде на то, что картина пожара подскажет ему вдохновенные сравнения. И постепенно лицо его стало преображаться. Не то чтобы его и вправду волновала гибель родного города, нет, он был упоен и растроган пафосом собственных стихов, и настолько, что вдруг со стуком уронил лютню к своим ногам и, укутавшись в сирму, застыл, будто окаменев, напоминая одну из статуй Ниобидов[366 - Ниобиды — дети Ниобы.], украшавших Палатинское подворье.
После минутного безмолвия грянул гром рукоплесканий. Но вдали им ответил вой возмущенной толпы. Теперь никто уже не сомневался, что это император приказал сжечь город, чтобы любоваться зрелищем и петь на пожаре свои песни. Услышав вопль сотен тысяч голосов, Нерон обернулся к августианам и с грустной, полной смирения усмешкой несправедливо обиженного произнес:
— Вот так способны квириты оценить меня и поэзию!
— Негодяи! — отвечал Ватиний. — Прикажи, государь, преторианцам ударить по ним.
— Могу ли я полагаться на верность солдат? — спросил Нерон у Тигеллина.
— О да, божественный! — ответил префект.
Но Петроний, пожимая плечами, заметил:
— На их верность, но не на их число. А пока лучше оставайся здесь, где стоишь, — здесь безопаснее всего, а народ этот еще надо успокоить.
Таково же было мнение Сенеки и консула Лициния. Между тем возмущение в долине нарастало. Люди хватали камни, шесты от палаток, отрывали доски от повозок и тачек, вооружались всяческими железными предметами. Вскоре несколько командиров когорт явились с донесением, что теснимые толпою преторианцы с величайшим трудом удерживают боевой порядок и, не имея приказа наступать, не знают, что делать.
— О боги! — воскликнул Нерон. — Что за ночь! С одной стороны пожар, с другой — разбушевавшееся море людское.
И он стал подыскивать слова, которые наилучшим образом передавали бы опасность этой минуты, но, видя вокруг себя бледные лица и тревожные взгляды, также поддался страху.
— Дайте мне темный плащ с капюшоном! — воскликнул он. — Неужто и в самом деле придется сражаться?
— Государь, — неуверенным тоном ответил Тигеллин, — я сделал все, что мог, но опасность велика… Обратись с речью к народу и пообещай ему что-нибудь.
— Императору говорить с народом? Пусть это сделает кто-нибудь от моего имени. Кто возьмется?
— Я, — спокойно отозвался Петроний.
— Иди, друг! Ты мой самый верный друг в любой беде. Иди и не скупись на обещанья.
Со спокойным и насмешливым видом Петроний, обратясь к свите, промолвил:
— Со мною пойдут присутствующие тут сенаторы, а кроме них Пизон, Нерва и Сенецион.
