Но если вы не заточите в тюрьму и Виниция, я погиб.
Тигеллин взглянул на Нерона.
— А почему бы нам, о божественный, не покончить разом с дядюшкой и с племянником?
Нерон немного подумал, затем ответил:
— Нет! Не теперь! Люди не поверят, если их станут убеждать, будто Петроний, Виниций или Помпония Грецина подожгли Рим. У них были слишком хорошие дома. Сейчас лучше избрать в жертву других, а этим черед придет попозже.
— Так дай же мне, государь, солдат, для охраны, — сказал Хилон.
— Об этом позаботится Тигеллин.
— А покамест ты поживешь у меня, — сказал префект.
Лицо Хилона засияло от радости.
— Я выдам всех! Только поторопитесь! Поторопитесь! — зачастил он хриплым голосом.
Глава LI
Расставшись с императором, Петроний приказал нести себя домой — его дом в Каринах, окруженный с трех сторон садом, а впереди отделенный небольшой площадью Цецилиев, уцелел, подобно островку, от пожара.
По этому поводу прочие августианы, лишившиеся своих домов и с ними многих богатств и произведений искусства, называли Петрония счастливцем. Впрочем, о нем уже давно говорили, что он поистине первородный сын Фортуны, и все более горячая дружба, которой в последнее время удостаивал его император, казалось, подтверждала такое мнение.
Однако теперь этот первородный сын Фортуны мог лишь сетовать на непостоянство своей матушки, а вернее, на ее сходство с пожирающим собственных детей Хроносом[376 - Хронос (греч. «время») — один из смыслообразов, связанных в греческой мифологии с богом Кроносом, отцом Зевса. По преданию, Кроноса должен был лишить власти его собственный сын. Поэтому Кронос проглатывал своих детей сразу после их рождения (подобно тому, как время-вечность «проглатывает» дни, месяцы, годы). Этой участи избежал лишь Зевс, которого его мать Рея утаила и взрастила в пещере на Крите.].
— Если бы сгорел мой дом, — говорил он себе, — а с ним вместе и мои геммы, мои этрусские вазы, и александрийское стекло, и коринфская бронза, тогда, возможно, Нерон и впрямь забыл бы про обиду. Клянусь Поллуксом! Подумать только, что от меня зависело, быть ли мне сейчас префектом преторианцев! Я бы тогда объявил Тигеллина поджигателем, каким он, впрочем, и является, нарядил бы его в «скорбную тунику», выдал бы народу, спас христиан и заново отстроил бы Рим. И как знать, не лучше ли стало бы жить порядочным людям? Я должен был это сделать, хотя бы ради Виниция. А если бы потребовалось слишком много трудиться, я уступил бы должность префекта ему — и Нерон даже не пытался бы противиться. Пусть бы Виниций потом окрестил всех преторианцев, да и самого императора — мне-то от этого какой вред! Благочестивый Нерон, добродетельный и милосердный Нерон — это, пожалуй, было бы занятное зрелище.
И такова была его беспечность, что он даже улыбнулся. Но вскоре мысли его обратились на другое. Ему почудилось, будто он в Анции и будто Павел из Тарса ему говорит:
«Вы называете нас врагами жизни, но ответь мне, Петроний: если бы император был христианином и поступал бы согласно нашему учению, не была бы тогда ваша жизнь более надежной и безопасной?»
