Александр Твардовский. Теркин ранен

   На могилы, рвы, канавы,
   На клубки колючки ржавой,
   На поля, холмы – дырявой,
   Изувеченной земли,
   На болотный лес корявый,
   На кусты – снега легли.
 
   И густой поземкой белой
   Ветер поле заволок.
   Вьюга в трубах обгорелых
   Загудела у дорог.
 
   И в снегах непроходимых
   Эти мирные края
   В эту памятную зиму
   Орудийным пахли дымом,
   Не людским дымком жилья.
 
   И в лесах, на мерзлой груде,
   По землянкам без огней,
   Возле танков и орудий
   И простуженных коней
   На войне встречали люди
   Долгий счет ночей и дней.
 
   И лихой, нещадной стужи
   Не бранили, как ни зла:
   Лишь бы немцу было хуже,
   О себе ли речь там шла!
 
   И желал наш добрый парень:
   Пусть померзнет немец-барин,
   Немец-барин не привык,
   Русский стерпит – он мужик.
 
   Шумным хлопом рукавичным,
   Топотней по целине
   Спозаранку день обычный
   Начинался на войне.
 
   Чуть вился дымок несмелый,
   Оживал костер с трудом,
   В закоптелый бак гремела
   Из ведра вода со льдом.
 
   Утомленные ночлегом,
   Шли бойцы из всех берлог
   Греться бегом, мыться снегом,
   Снегом жестким, как песок.
 
   А потом – гуськом по стежке,
   Соблюдая свой черед,
   Котелки забрав и ложки,
   К кухням шел за взводом взвод.
 
   Суп досыта, чай до пота, –
   Жизнь как жизнь.
   И опять война – работа:
   – Становись!
 

* * *

 
   Вслед за ротой на опушку
   Теркин движется с катушкой,
   Разворачивает снасть, –
   Приказали делать связь.
 
   Рота головы пригнула.
   Снег чернеет от огня.
   Теркин крутит; – Тула, Тула!
   Тула, слышишь ты меня?
 
   Подмигнув бойцам украдкой:
   Мол, у нас да не пойдет, –
   Дунул в трубку для порядку,
   Командиру подает.
 
   Командиру все в привычку, –
   Голос в горсточку, как спичку
   Трубку книзу, лег бочком,
   Чтоб поземкой не задуло.
   Все в порядке.
   – Тула, Тула,
   Помогите огоньком…
 
   Не расскажешь, не опишешь,
   Что за жизнь, когда в бою
   За чужим огнем расслышишь
   Артиллерию свою.
 
   Воздух круто завивая,
   С недалекой огневой
   Ахнет, ахнет полковая,
   Запоет над головой.
 
   А с позиций отдаленных,
   Сразу будто бы не в лад,
   Ухнет вдруг дивизионной
   Доброй матушки снаряд.
 
   И пойдет, пойдет на славу,
   Как из горна, жаром дуть,
   С воем, с визгом шепелявым
   Расчищать пехоте путь,
 
   Бить, ломать и жечь в окружку.
   Деревушка? – Деревушку.
   Дом – так дом. Блиндаж – блиндаж.
   Врешь, не высидишь – отдашь!
 
   А еще остался кто там,
   Запорошенный песком?
   Погоди, встает пехота,
   Дай достать тебя штыком.
 
   Вслед за ротою стрелковой
   Теркин дальше тянет провод.
   Взвод – за валом огневым,
   Теркин с ходу – вслед за взводом,
   Топит провод, точно в воду,
   Жив-здоров и невредим.
 
   Вдруг из кустиков корявых,
   Взрытых, вспаханных кругом, –
   Чох! – снаряд за вспышкой ржавой.
   Теркин тотчас в снег – ничком.
 
   Вдался вглубь, лежит – не дышит,
   Сам не знает: жив, убит?
 
   Всей спиной, всей кожей слышит,
   Как снаряд в снегу шипит…
 
   Хвост овечий – сердце бьется.
   Расстается с телом дух.
   «Что ж он, черт, лежит – не рвется,
   Ждать мне больше недосуг».
 
   Приподнялся – глянул косо.
   Он почти у самых ног –
   Гладкий, круглый, тупоносый,
   И над ним – сырой дымок.
 
   Сколько б душ рванул на выброс
   Вот такой дурак слепой
   Неизвестного калибра –
   С поросенка на убой.
 
   Оглянулся воровато,
   Подивился – смех и грех:
   Все кругом лежат ребята,
   Закопавшись носом в снег.
 
   Теркин встал, такой ли ухарь,
   Отряхнулся, принял вид:
   – Хватит, хлопцы, землю нюхать,
   Не годится, – говорит.
 
   Сам стоит с воронкой рядом
   И у хлопцев на виду,
   Обратясь к тому снаряду,
   Справил малую нужду…
 
   Видит Теркин погребушку –
   Не оттуда ль пушка бьет?
   Передал бойцам катушку:
   – Вы – вперед. А я – в обход.
 
   С ходу двинул в дверь гранатой.
   Спрыгнул вниз, пропал в дыму.
   – Офицеры и солдаты,
   Выходи по одному!..
 
   Тишина. Полоска света.
   Что там дальше – поглядим.
   Никого, похоже, нету.
   Никого. И я один.
 
   Гул разрывов, словно в бочке,
   Отдается в глубине.
   Дело дрянь: другие точки
   Бьют по занятой. По мне.
 
   Бьют неплохо, спору нету,
   Добрым словом помяни
   Хоть за то, что погреб этот
   Прочно сделали они.
 
   Прочно сделали, надежно –
   Тут не то что воевать,
   Тут, ребята, чай пить можно,
   Стенгазету выпускать.
 
   Осмотрелся, точно в хате:
   Печка теплая в углу,
   Вдоль стены идут полати,
   Банки, склянки на полу.
 
   Непривычный, непохожий
   Дух обжитого жилья:
   Табаку, одежи, кожи
   И солдатского белья.
 
   Снова сунутся? Ну что же,
   В обороне нынче – я-.
   На прицеле вход и выход,
   Две гранаты под рукой.
 
   Смолк огонь. И стало тихо.
   И идут – один, другой…
 
   Теркин, стой. Дыши ровнее.
   Теркин, ближе подпусти.
   Теркин, целься. Бей вернее,
   Теркин. Сердце, не части.
 
   Рассказать бы вам, ребята,
   Хоть не верь глазам своим,
   Как немецкого солдата
   В двух шагах видал живым.
 
   Подходил он в чем-то белом,
   Наклонившись от огня,
   И как будто дело делал:
   Шел ко мне – убить меня.
 
   В этот ровик, точно с печки,
   Стал спускаться на заду…
 
   Теркин, друг, не дай осечки.
   Пропадешь, – имей в виду.
 
   За секунду до разрыва,
   Знать, хотел подать пример;
 
   Прямо в ровик спрыгнул живо
   В полушубке офицер.
 
   И поднялся незадетый,
   Цельный. Ждем за косяком.,
   Офицер – из пистолета,
   Теркин – в мягкое – штыком.
 
   Сам присел, присел тихонько.
   Повело его легонько.
   Тронул правое плечо.
   Ранен. Мокро. Горячо.
 
   И рукой коснулся пола;
   Кровь, – чужая иль своя?,
 
   Тут как даст вблизи тяжелый,
   Аж подвинулась земля!
 
   Вслед за ним другой ударил,
   И темнее стало вдруг.
 
   «Это – наши, – понял парень, –
   Наши бьют, – теперь каюк».
 
   Оглушенный тяжким гулом,
   Теркин никнет головой.
   Тула, Тула, что ж ты, Тула,
   Тут же свой боец живой.
 
   Он сидит за стенкой дзота,
   Кровь течет, рукав набряк.
   Тула, Тула, неохота
   Помирать ему вот так.
 
   На полу в холодной яме
   Неохота нипочем
   Гибнуть с мокрыми ногами,
   Со своим больным плечом.
 
   Жалко жизни той, приманки,
   Малость хочется пожить,
   Хоть погреться на лежанке,
   Хоть портянки просушить…
 
   Теркин сник. Тоска согнула.
   Тула, Тула… Что ж ты, Тула?
   Тула, Тула. Это ж я…
   Тула… Родина моя!..
 

* * *

 
   А тем часом издалека,
   Глухо, как из-под земли,
   Ровный, дружный, тяжкий рокот
   Надвигался, рос. С востока
   Танки шли.
 
   Низкогрудый, плоскодонный,
   Отягченный сам собой,
   С пушкой, в душу наведенной,
   Стращен танк, идущий в бой.
 
   А за грохотом и громом,
   За броней стальной сидят,
   По местам сидят, как дома,
   Трое-четверо знакомых
   Наших стриженых ребят.
 
   И пускай в бою впервые,
   Но ребята – свет пройди,
   Ловят в щели смотровые
   Кромку поля впереди.
 
   Видят – вздыбился разбитый,
   Развороченный накат.
   Крепко бито. Цель накрыта.
   Ну, а вдруг как там сидят!
 
   Может быть, притих до срока
   У орудия расчет?
   Развернись машина боком –
   Бронебойным припечет.
 
   Или немец с автоматом,
   Лезть наружу не дурак,
   Там следит за нашим братом,
   Выжидает. Как не так.
 
   Двое вслед за командиром
   Вниз – с гранатой – вдоль стены.
   Тишина.– Углы темны…
 
   – Хлопцы, занята квартира, –
   Слышат вдруг из глубины.
 
   Не обман, не вражьи шутки,
   Голос вправдашный, родной:
   – Пособите. Вот уж сутки
   Точка данная за мной…
 
   В темноте, в углу каморки,
   На полу боец в крови.
   Кто такой? Но смолкнул Теркин,
   Как там хочешь, так зови.
 
   Он лежит с лицом землистым,
   Не моргнет, хоть глаз коли.
   В самый срок его танкисты
   Подобрали, повезли.
 
   Шла машина в снежной дымке,
   Ехал Теркин без дорог.
   И держал его в обнимку
   Хлопец – башенный стрелок.
 
   Укрывал своей одежей,
   Грел дыханьем. Не беда,
   Что в глаза его, быть может,
   Не увидит никогда…
 
   Свет пройди, – нигде не сыщешь,
   Не случалось видеть мне
   Дружбы той святей и чище,
   Что бывает на войне.