- Лжешь, батюшка, по своему обыкновению, никогда ты ее на руках не носил, - отрезала она ему в негодовании.
- Вы забыли, maman, ей богу носил, в Твери, - вдруг подтвердила Аглая. - Мы тогда жили в Твери. Мне тогда лет шесть было, я помню. Он мне стрелку и лук сделал, и стрелять научил, и я одного голубя убила. Помните, мы с вами голубя вместе убили?
- А мне тогда каску из картона принес и шпагу деревянную, и я помню! - вскричала Аделаида.
- И я это помню, - подтвердила Александра. - Вы еще тогда за раненого голубя перессорились, и вас по углам расставили; Аделаида так и стояла в каске и со шпагой.
Генерал, обќявивший Аглае, что он ее на руках носил, сказал это так, чтобы только начать разговор, и единственно потому, что он почти всегда так начинал разговор со всеми молодыми людьми, если находил нужным с ними познакомиться, Но на этот раз случилось, как нарочно, что он сказал правду и, как нарочно, правду эту он и сам забыл. Так что, когда Аглая вдруг подтвердила теперь, что она с ним вдвоем застрелила голубя, память его разом осветилась, и он вспомнил обо всем об этом сам до последней подробности, как нередко вспоминается в летах преклонных что-нибудь из далекого прошлого. Трудно передать, что в этом воспоминании так сильно могло подействовать на бедного и, по обыкновению, несколько хмельного генерала; но он был вдруг необыкновенно растроган.
- Помню, все помню! - вскричал он. - Я был тогда штабс-капитаном. Вы - такая крошка, хорошенькая. Нина Александровна… Ганя… Я был у вас… принят. Иван Федорович…
- И вот, видишь, до чего ты теперь дошел! - подхватила генеральша. - Значит, все-таки не пропил своих благородных чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом сидишь. Ступай, батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь, встань за дверь в уголок и поплачь, вспомни свою прежнюю невинность, авось бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно говорю. Ничего нет лучше для исправления, как прежнее с раскаянием вспомнить. Но повторять о том, что говорят серьезно, было нечего: генерал, как и все постоянно хмельные люди, был очень чувствителен, и как все слишком упавшие хмельные люди, не легко переносил воспоминания из счастливого прошлого. Он встал и смиренно направился к дверям, так что Лизавете Прокофьевне сейчас же и жалко стало его.
- Ардалион Александрыч, батюшка! - крикнула она ему вслед, - остановись на минутку; все мы грешны; когда будешь чувствовать, что совесть тебя меньше укоряет, приходи ко мне, посидим, поболтаем о прошлом-то. Я ведь еще, может, сама тебя в пятьдесят раз грешнее; ну, а теперь прощай, ступай, нечего тебе тут… - испугалась она вдруг, что он воротится.
- Вы бы пока не ходили за ним, - остановил князь Колю, который побежал-было вслед за отцом. - А то через минуту он подосадует, и вся минута испортится.
- Это правда, не тронь его; через полчаса поди, - решила Лизавета Прокофьевна.
- Вот что значит хоть раз в жизни правду сказать, до слез подействовало! - осмелился вклеить Лебедев.
