казалось, и сердилась на себя за это, что видимо выражалось в ее сверкавших глазах; обыкновенно, минуту спустя, она уже переносила свой гнев на того, с кем говорила, был или не был тот виноват, и начинала с ним ссориться. Зная и чувствуя свою дикость и стыдливость, она обыкновенно входила в разговор мало и была молчаливее других сестер, иногда даже уж слишком молчалива. Когда же, особенно в таких щекотливых случаях, непременно надо было заговорить, то начинала разговор с необыкновенным высокомерием и как будто с каким-то вызовом. Она всегда предчувствовала наперед, когда начинала или хотела начать краснеть.
- Вы, может быть, не хотите принять предложение, - высокомерно поглядела она на князя.
- О, нет, хочу, только это совсем не нужно… то-есть, я никак не думал, что надо делать такое предложение, - сконфузился князь.
- А что же вы думали? Для чего же бы я сюда вас позвала? Что у вас на уме? Впрочем, вы, может, считаете меня маленькою дурой, как все меня дома считают?
- Я не знал, что вас считают дурой, я… я не считаю.
- Не считаете? Очень умно с вашей стороны. Особенно умно высказано.
- По-моему, вы даже, может быть, и очень умны иногда, - продолжал князь, - вы давеча вдруг сказали одно слово очень умное. Вы сказали про мое сомнение об Ипполите: "тут одна только правда, а стало быть, и несправедливо". Это я запомню и обдумаю.
Аглая вдруг вспыхнула от удовольствия. Все эти перемены происходили в ней чрезвычайно откровенно и с необыкновенною быстротой. Князь тоже обрадовался и даже рассмеялся от радости, смотря на нее.
- Слушайте же, - начала она опять, - я долго ждала вас, чтобы вам все это рассказать, с тех самых пор ждала, как вы мне то письмо оттуда написали и даже раньше… Половину вы вчера от меня уже услышали: я вас считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум… то-есть, что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так решила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому что есть два ума: главный и не главный. Так? Ведь так?
- Может быть и так, - едва проговорил князь; у него ужасно дрожало и стукало сердце.
- Я так и знала, что вы поймете, - с важностью продолжала она. - Князь Щ. и Евгений Павлыч ничего в этих двух умах не понимают, Александра тоже, а представьте себе: maman поняла.
- Вы очень похожи на Лизавету Прокофьевну.
- Как это? Неужели? - удивилась Аглая.
- Ей богу так.
- Я благодарю вас, - сказала она, подумав, - я очень рада, что похожа на maman. Вы, стало быть, очень ее уважаете? - прибавила она, совсем не замечая наивности вопроса.
- Очень, очень, и я рад, что вы это так прямо поняли.
- И я рада, потому что я заметила, как над ней иногда… смеются. Но слушайте главное: я долго
