Один из основоположников статистики, Кетле стремился приложить статистический метод к изучению явлений также и общественной жизни. При этом, руководствуясь идеями современного ему позитивизма, он полагал, что законы общества неизменны, и это вело Кетле к фаталистическому выводу о том, что известный постоянный процент бедняков, публичных женщин, преступников, самоубийц и т. д. неизбежен всегда и даже будто бы составляет необходимое условие существования всякого человеческого общества. Указанный пессимистический вывод Кетле противоречил идее социально-исторической природы преступности (а также и всех форм общественного неравенства — идее, которую разделяли Чернышевский и Добролюбов и которая — под влиянием французского утопического социализма 40-х годов — была усвоена также молодым Достоевским). Тем не менее взгляд Кетле пользовался довольно широким распространением в 60-е годы в России и за рубежом. Его придерживались английский либеральный историк Т. Г. Бокль и немецкий экономист А. Вагнер, труды которых были известны в 60-х годах также и в России (см. прим. 9, 65), критик и публицист демократического журнала «Русское слово» В. А. Зайцев, против которого и направлены, по-видимому, в первую очередь рассуждения героя романа.] куда-то… к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда… было бы, может быть, беспокойнее… А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет!.. Не в тот, так в другой?..
«А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».
Он дивился себе. Разумихин был одним из его прежних товарищей по университету. Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись. Ни в общих сходках, ни в разговорах, ни в забавах, ни в чем он как-то не принимал участия. Занимался он усиленно, не жалея себя, и за это его уважали, но никто не любил. Был он очень беден и как-то надменно горд и несообщителен; как будто что-то таил про себя. Иным товарищам его казалось, что он смотрит на них на всех, как на детей, свысока, как будто он всех их опередил и развитием, и знанием, и убеждениями, и что на их убеждения и интересы он смотрит как на что-то низшее.
С Разумихиным же он почему-то сошелся, то есть не то что сошелся, а был с ним сообщительнее, откровеннее. Впрочем, с Разумихиным невозможно было и быть в других отношениях. Это был необыкновенно веселый и сообщительный парень, добрый до простоты. Впрочем, под этою простотой таились и глубина, и достоинство.
