От него веяло необыкновенной душевной чистотой. Его длинные тонкие загнутые ресницы поминутно опускались. Нежные щеки горели — Эмме казалось: желанием, и ее неудержимо тянуло дотронуться до них губами. Наконец Эмма посмотрела на часы.
— Боже, как поздно! — воскликнула она. — Заболтались мы с вами!
Он понял намек и стал искать шляпу.
— Я даже забыла о спектакле! А бедный Бовари нарочно меня здесь оставил! Я должна была пойти с Лормо и с его женой — они живут на улице Большого моста.
Возможность упущена: завтра она уезжает.
— В самом деле? — спросил Леон.
— Да.
— Мне необходимо увидеться с вами еще раз, — заявил он. — Мне надо вам сказать…
— Что сказать?
— Одну… серьезную, важную вещь. Да нет, вы не уедете, это невозможно! Если б вы знали… Выслушайте меня… Неужели вы меня не поняли? Неужели вы не догадались?..
— Вы же так прекрасно говорите! — сказала Эмма.
— А, вы шутите! Довольно, довольно! Сжальтесь, позвольте мне снова увидеться с вами… только один раз… один-единственный!
— Ну что ж!.. — Эмма запнулась и, словно спохватившись, воскликнула: — Но только не здесь!
— Где вам угодно.
— Хотите…
Подумав, она произнесла скороговоркой:
— Завтра, в одиннадцать утра, в соборе.
— Приду! — воскликнул он и схватил ее руки, но она отняла.
Оба теперь стояли, он — сзади нее; вдруг Эмма опустила голову, — Леон сейчас же нагнулся и надолго припал губами к ее затылку.
— Да вы с ума сошли! Вы с ума сошли! — прерывисто и звонко смеясь, повторяла она, меж тем как Леон осыпал ее поцелуями.
Наконец Леон взглянул на нее через плечо — он словно искал в ее глазах одобрения. Но глаза ее выражали неприступное величие.
Леон сделал три шага назад, к выходу. Остановился на пороге. Дрожащим голосом прошептал:
— До завтра!
Она кивнула и, как птица, выпорхнула в соседнюю комнату.
Вечером Эмма написала Леону бесконечно длинное письмо, в котором отменяла свидание: между ними все кончено, для их же благополучия они не должны больше встречаться. Но, запечатав письмо, Эмма вспомнила, что не знает его адреса, и это поставило ее в тупик.
«Он придет на свидание, и я передам ему лично», — решила она.
Наутро Леон отворил окно, вышел на балкон и, напевая, до блеска начистил свои туфли. Он надел белые панталоны, тонкие носки, зеленый фрак, вылил на носовой платок все свои духи, потом завился у парикмахера, но, чтобы придать своей прическе естественную элегантность, тут же взбил волосы.
«Еще очень рано», — подумал он, посмотрев на висевшие в парикмахерской часы с кукушкой: они показывали девять.
Он прочел старый модный журнал, вышел, закурил сигару, прошел три улицы и, решив, что уже пора, быстрыми шагами направился к собору.
