Он поднес ей несколько ландышей.
— А резеду вы любите? — спросила она.
— Нет: сильно очень пахнет, ни резеды, ни роз не люблю. Да я вообще не очень люблю цветов, в поле еще так, а в комнате — сколько возни с ними… сор…
— А вы любите, чтоб в комнатах чисто было? — спросила она, лукаво поглядывая на него. — Не терпите сору?
— Да, но у меня человек такой… — бормотал он. «О, злая!» — прибавил про себя.
— Вы прямо в Париж поедете? — спросила она.
— Да, Штольц давно ждет меня.
— Отвезите письмо к нему, я напишу, — сказала она.
— Так дайте сегодня, я завтра в город перееду.
— Завтра? — спросила она. — Отчего так скоро? Вас как будто гонит кто-нибудь.
— И так гонит.
— Кто же?
— Стыд… — прошептал он.
— Стыд! — повторила она машинально. «Вот теперь скажу ему: мсьё Обломов, я никак не ожидала…»
— Да, Ольга Сергеевна, — наконец пересилил он себя, — вы, я думаю, удивляетесь… сердитесь…
«Ну, пора… вот настоящая минута. — Сердце так и стучало у ней. — Не могу, боже мой!»
Он старался заглянуть ей в лицо, узнать, что она, но она нюхала ландыши и сирени и не знала сама, что она… что ей сказать, что сделать.
«Ах, Сонечка сейчас бы что-нибудь выдумала, а я такая глупая! ничего не умею… мучительно!» — думала она.
— Я совсем забыла… — сказала она.
— Поверьте мне, это было невольно… я не мог удержаться… — заговорил он, понемногу вооружаясь смелостью. — Если б гром загремел тогда, камень упал бы надо мной, я бы все-таки сказал. Этого никакими силами удержать было нельзя… Ради бога, не подумайте, чтоб я хотел… Я сам через минуту бог знает что дал бы, чтоб воротить неосторожное слово…
Она шла, потупя голову и нюхая цветы.
— Забудьте же это, — продолжал он, — забудьте, тем более что это неправда…
— Неправда? — вдруг повторила она, выпрямилась и выронила цветы.
Глаза ее вдруг раскрылись широко и блеснули изумлением.
— Как неправда? — повторила она еще.
— Да, ради бога, не сердитесь и забудьте. Уверяю вас, это только минутное увлечение… от музыки.
— Только от музыки!..
Она изменилась в лице: пропали два розовые пятнышка, и глаза потускли.
«Вот ничего и нет! Вот он взял назад неосторожное слово, и сердиться не нужно!.. Вот и хорошо… теперь покойно… Можно по-прежнему говорить, шутить…» — думала она и сильно рванула мимоходом ветку с дерева, оторвала губами один листок и потом тотчас же бросила и ветку и листок на дорожку.
— Вы не сердитесь? Забыли? — говорил Обломов, наклоняясь к ней.
— Да что такое? О чем вы просите? — с волнением, почти с досадой отвечала она, отворачиваясь от него. — Я все забыла… я такая беспамятная!
Он замолчал и не знал, что делать. Он видел только внезапную досаду и не видал причины.
«Боже мой! — думала она. — Вот все пришло в порядок, этой сцены как не бывало, слава богу! Что ж… Ах, боже мой! Что ж это такое? Ах, Сонечка, Сонечка! Какая ты счастливая!»
