— Нам больше не о чем говорить, — заключила она вставая. — Прощайте, Илья Ильич, и будьте… покойны, ведь ваше счастье в этом.
— Ольга! Нет, ради бога, нет! Теперь, когда все стало опять ясно, не гоните меня… — говорил он, взяв ее за руку.
— Чего же вам надо от меня? — Вы сомневаетесь, не ошибка ли моя любовь к вам: я не могу успокоить вашего сомнения, может быть, и ошибка — я не знаю…
Он выпустил ее руку. Опять занесен нож над ним.
— Как не знаете? Разве вы не чувствуете? — спросил он опять с сомнением на лице. — Разве вы подозреваете?..
— Я ничего не подозреваю, я сказала вам вчера, что я чувствую, а что будет через год — не знаю. Да разве после одного счастья бывает другое, потом третье, такое же? — спрашивала она, глядя на него во все глаза. — Говорите, вы опытнее меня.
Но ему не хотелось уже утверждать ее в этой мысли, и он молчал, покачивая одной рукой акацию.
— Нет, любят только однажды! — повторил он, как школьник, заученную фразу.
— Вот видите: и я верю в это, — добавила она. — Если же это не так, то, может быть, и я разлюблю вас, может быть, мне будет больно от ошибки, и вам тоже, может быть, мы расстанемся!.. Любить два, три раза… нет, нет… Я не хочу верить этому!
Он вздохнул. Это может быть ворочало у него душу, и он задумчиво плелся за ней. Но ему с каждым шагом становилось легче, выдуманная им ночью ошибка было такое отдаленное будущее… „Ведь это не одна любовь, ведь вся жизнь такова… — вдруг пришло ему в голову, — и если отталкивать всякий случай, как ошибку, когда же будет — не ошибка? Что же я? Как будто ослеп…“
— Ольга, — сказал он, едва касаясь двумя пальцами ее талии (она остановилась), — вы умнее меня.
Она потрясла головой:
— Нет, проще и смелее. Чего вы боитесь? Ужели вы не шутя думаете, что можно разлюбить? — с гордою уверенностью спросила она.
— Теперь и я не боюсь! — бодро сказал он. — С вами не страшна судьба!
— Эти слова я недавно где-то читала… у Сю, кажется, — вдруг возразила она с иронией, обернувшись к нему, — только их там говорит женщина мужчине…
У Обломова краска бросилась в лицо.
— Ольга! Пусть будет все по-вчерашнему, — умолял он, — я не буду бояться ошибок.
Она молчала.
— Да? — робко спрашивал он.
Она молчала.
— Ну, если не хотите сказать, дайте знак какой-нибудь… ветку сирени…
— Сирени… отошли, пропали! — отвечала она. — Вон, видите, какие остались: поблеклые!
— Отошли, поблекли! — повторил он, глядя на сирени. — И письмо отошло! — вдруг сказал он.
Она потрясла отрицательно головой. Он шел за ней и рассуждал про себя о письме, о вчерашнем счастье, о поблекшей сирени.
„В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю ночь, писал утром? Вот теперь как стало на душе опять покойно… (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему, тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же, и завтра…“ Он зевнул во весь рот.
