Она задумалась.
— Но ведь мы — жених и невеста! — возразила она.
— Да, да, милая Ольга, — говорил он, пожимая ей обе руки, — и тем строже нам надо быть, тем осмотрительнее на каждому шагу. Я хочу с гордостью вести тебя под руку по этой самой аллее, всенародно, а не тайком, чтоб взгляды склонялись перед тобой с уважением, а не устремлялись на тебя смело и лукаво, чтоб ни в чьей голове не смело родиться подозрение, что ты, гордая девушка, могла очертя голову, забыв стыд и воспитание, увлечься и нарушить долг…
— Я не забыла ни стыда, ни воспитания, ни долга, — гордо ответила она, отняв руку от него.
— Знаю, знаю, мой невинный ангел, но это не я говорю, это скажут люди, свет, и никогда не простят тебе этого. Пойми, ради бога, чего я хочу. Я хочу, чтоб ты и в глазах света была чиста и безукоризненна, какова ты в самом деле…
Она шла задумавшись.
— Пойми, для чего я говорю тебе это: ты будешь несчастлива, и на меня одного ляжет ответственность в этом. Скажут, я увлекал, закрывал от тебя пропасть с умыслом. Ты чиста и покойна со мной, но кого ты уверишь в этом? Кто поверит?
— Это правда, — вздрогнув, сказала она. — Слушай же, — прибавила решительно, — скажем все ma tante, и пусть она завтра благословит нас…
Обломов побледнел.
— Что ты? — спросила она.
— Погоди, Ольга: к чему так торопиться?.. — поспешно прибавил он.
У самого дрожали губы.
— Не ты ли, две недели назад, сам торопил меня? — спросила она, глядя сухо и внимательно на него.
— Да я не подумал тогда о приготовлениях, а их много! — сказал он вздохнув. — Дождемся только письма из деревни.
— Зачем же дожидаться письма? Разве тот или другой ответ может изменить твое намерение? — спросила она, еще внимательнее глядя на него.
— Вот мысль! Нет, а все нужно для соображений: надо же будет сказать тетке, когда свадьба. С ней мы не о любви будем говорить, а о таких делах, для которых я вовсе не приготовлен теперь.
— Тогда и скажем, как получишь письмо, а между тем все будут знать, что мы жених и невеста, и мы будем видеться ежедневно. Мне скучно, — прибавила она, — я томлюсь этими длинными днями, все замечают, ко мне пристают, намекают лукаво на тебя… Все это мне надоело!
— Намекают на меня? — едва выговорил Обломов.
— Да, по милости Сонечки.
— Вот видишь, видишь? Ты не слушала меня, рассердилась тогда!
— Ну, что, видишь? Ничего не вижу, вижу только, что ты трус… Я не боюсь этих намеков.
— Не трус, а осторожен… Но пойдем, ради бога, отсюда, Ольга, смотри, вон карета подъезжает. Не знакомые ли? Ах! Так в пот и бросает… Пойдем, пойдем… — боязливо говорил он и заразил страхом и ее.
— Да, пойдем скорее, — сказала и она шепотом, скороговоркой.
И они почти побежали по аллее до конца сада, не говоря ни слова: Обломов, оглядываясь беспокойно во все стороны, а она, совсем склонив голову вниз и закрывшись вуалью.
