— Не стану, пока не скажешь, — говорил Тарантьев, отодвигая рюмку.
— Дело-то, кум, важное, — шептал Мухояров, поглядывая на дверь.
— Ну?.. — нетерпеливо спросил Тарантьев.
— Вот набрел на находку. Ну, знаешь что, кум, ведь это все равно, что имя под большим делом подписать, ей-богу так!
— Да что, скажешь ли?
— А магарыч-то какой? магарыч?
— Ну? — понукал Тарантьев.
— Погоди, дай еще подумать. Да, тут нечего уничтожить, тут закон. Так и быть, кум, скажу, и то потому, что ты нужен, без тебя неловко. А то, видит бог, не сказал бы, не такое дело, чтоб другая душа знала.
— Разве я другая душа для тебя, кум? Кажется, не раз служил тебе, и свидетелем бывал, и копии… помнишь? Свинья ты этакая!
— Кум, кум! Держи язык за зубами. Вон ведь ты какой, из тебя, как из пушки, так и палит!
— Кой чорт услышит здесь? Не помню, что ли, я себя? — с досадой сказал Тарантьев. — Что ты меня мучишь? Ну, говори.
— Слушай же: ведь Илья Ильич трусоват, никаких порядков не знает: тогда от контракта голову потерял, доверенность прислали, так не знал, за что приняться, не помнит даже, сколько оброку получает, сам говорит: "Ничего не знаю"…
— Ну? — нетерпеливо спросил Тарантьев.
— Ну, вот он к сестре-то больно часто повадился ходить. Намедни часу до первого засиделся, столкнулся со мной в прихожей и будто не видал. Так вот, поглядим еще, что будет, да и того… Ты стороной и поговори с ним, что бесчестье в доме заводить нехорошо, что она вдова: скажи, что уж об этом узнали, что теперь ей не выйти замуж, что жених присватывался, богатый купец, а теперь прослышал, дескать, что он по вечерам сидит у нее, не хочет.
— Ну что ж, он перепугается, повалится на постель, да и будет ворочаться, как боров, да вздыхать — вот и все, — сказал Тарантьев. — Какая же выгода? Где магарыч?
— Экой какой! А ты скажи, что пожаловаться хочу, что будто подглядели за ним, что свидетели есть…
— Ну, коли перепугается очень, ты скажи, что можно помириться, пожертвовать маленький капитал.
— Где у него деньги-то? — спросил Тарантьев. — Он обещать-то обещает со страху хоть десять тысяч…
— Ты мне только мигни тогда, а я уж заемное письмецо заготовлю… на имя сестры: "занял я, дескать, Обломов, у такой-то вдовы десять тысяч, сроком и т. д.".
— Что ж толку-то, кум? Я не пойму: деньги достанутся сестре и ее детям. Где же магарыч?
— А сестра мне даст заемное письмо на таковую же сумму, я дам ей подписать.
— Если она не подпишет? упрется?
— Сестра-то!
И Иван Матвеевич залился тоненьким смехом.
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не спросит что, только усмехнется, "Агафья Пшеницына" подмахнет в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала.
