"Скрывает передо мной, стыдится, жадная тварь, ростовщица! — думал он. — Но я доберусь".
— А десять тысяч? — сказал он.
— Какие десять тысяч? — в тревожном удивлении спросила она.
— Илья Ильич вам должен десять тысяч по заемному письму? — да или нет? — спросил он.
— Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с полтиной, так еще на третьей неделе отдали, за сливки молочнице тоже заплатили — они ничего не должны.
— Разве документа у вас на него нет?
Она тупо поглядела на него.
— Вы бы с братцем поговорили, — отвечала она, они живут через улицу, в доме Замыкалова, вот здесь, еще погреб в доме есть.
— Нет, позвольте переговорить с вами, — решительно сказал он. — Илья Ильич считает себя должным вам, а не братцу…
— Они мне не должны, — отвечала она, — а что я закладывала серебро, земчуг и мех, так это я для себя закладывала. Маше и себе башмаки купила, Ванюше на рубашки да в зеленные лавки отдала. А на Илью Ильича ни копеечки не пошло.
Он смотрел на нее, слушал и вникал в смысл ее слов. Он один, кажется, был близок к разгадке тайны Агафьи Матвеевны, и взгляд пренебрежения, почти презрения, который он кидал на нее, говоря с ней, невольно сменился взглядом любопытства, даже участия.
В закладе жемчуга, серебра он вполовину смутно прочел тайну жертв и только не мог решить, приносились ли они чистою преданностью или в надежде каких-нибудь будущих благ.
Он не знал, печалиться ли ему или радоваться за Илью. Открылось явно, что он не должен ей, что этот долг есть какая-то мошенническая проделка ее братца, но зато открывалось многое другое… Что значат эти заклады серебра, жемчугу?
— Так вы не имеете претензий на Илье Ильиче? — спросил он.
— Вы потрудитесь с братцем поговорить, — отвечала она монотонно, — теперь они должны быть дома.
— Вам не должен Илья Ильич, говорите вы?
— Ни копеечки, ей-богу правда! — божилась она, глядя на образ и крестясь.
— Вы это подтвердите при свидетелях?
— При всех, хоть на исповеди! — А что земчуг и серебро я заложила, так это на свои расходы…
— Очень хорошо! — перебил ее Штольц. — Завтра я побываю у вас с двумя моими знакомыми, и вы не откажетесь сказать при них то же самое?
— Вы бы лучше с братцем переговорили, — повторяла она, — а то я одета-то не так… все на кухне, нехорошо, как чужие увидят: осудят.
— Ничего, ничего, а с братцем вашим я увижусь завтра же, после того как вы подпишете бумагу…
— Писать-то я отвыкла совсем.
— Да тут немного нужно написать, всего две строки.
— Нет, уж увольте, пусть вот лучше Ванюша бы написал: он чисто пишет…
— Нет, вы не отказывайтесь, — настаивал он. — Если вы не подпишете бумаги, то это значит, что Илья Ильич должен вам десять тысяч.
— Нет, они не должны ничего, ни копеечки, — твердила она, — ей-богу!
— В таком случае, вы должны подписать бумагу. Прощайте, до завтра.
