Митя. Ну гуляй на здоровье. Разлюляев. А после праздника женюсь!… Право слово, женюсь! Возьму богатую. Гуслин (Мите). Ну, вот слушай-ка, так-то ладно ль будет? Разлюляев. Спой-ка, спой, я послушаю. Гуслин(поет).
Нет-то злей, постылее Злой сиротской доли, Злее горя лютого, Тяжелей неволи. Всем на свете праздничек, Тебе не веселье!… Буйной ли головушке Без вина похмелье! Молодость не радует, Красота не тешит; Не заноба-девушка - Горе кудри чешет.
Во все это время Разлюляев стоит как вкопанный и слушает с чувством; по окончании пения все молчат. Разлюляев. Хорошо, больно хорошо! Жалко таково… Так за сердце и хватит. (Вздыхает.) Эх, Яша! сыграй веселую, полно канитель-то эту тянуть – нынче праздник. (Поет.)
Ух! Как гусара не любить! Это не Годится!
Подыгрывай, Яша. Гуслин подыгрывает. Митя. Полно вам дурачиться-то. Давайте-ка лучше сядемте в кучку да полегоньку песенку споем. Разлюляев. Ладно! (Садятся.) Гуслин(запевает; Митя и Разлюляев подтягивают).
Размолодчики вы молоденькие, Вы дружки мои…
Входит Гордей Карпыч; все встают и перестают петь.
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же и Гордей Карпыч. Гордей Карпыч. Что распелись! Горланят, точно мужичье! (Мите.) И ты туда ж! Кажется, не в таком доме живешь, не у мужиков. Что за полпивная! Чтоб у меня этого не было вперед! (Походит к столу и рассматривает бумаги.) Что бумаги-то разбросал!… Митя. Это я счета проверял-с. Гордей Карпыч (берет книгу Кольцова и тетрадь со стихами). А это еще что за глупости? Митя. Это я от скуки, по праздникам-с, стихотворения господина Кольцова переписываю. Гордей Карпыч. Какие нежности при нашей бедности! Митя. Собственно, для образования своего занимаюсь, чтоб иметь понятие. Гордей Карпыч. Образование! Знаешь ли ты, что такое образование?… А еще туда же разговаривает! Ты бы вот сертучишко новенький сшил! Ведь к нам наверх ходишь, гости бывают… срам! Куда деньги-то деваешь? Митя. Маменьке посылаю, потому она в старости, ей негде взять. Гордей Карпыч. Матери посылаешь! Ты себя-то бы обр□зил прежде; матери-то не Бог знает что нужно, не в роскоши воспитана, чай сама хлевы затворяла. Митя. Уж пущай же лучше я буду терпеть, да маменька, по крайности, ни в чем не нуждается. Гордей Карпыч. Да ведь безобразно! Уж коли не умеешь над собою приличия наблюдать, так и сиди в своей конуре; коли гол кругом, так нечего о себе мечтать! Стихи пишет; образовать себя хочет, а сам как фабричный ходит! Разве в этом образование-то состоит, что дурацкие песни петь? То-то глупо-то! (Сквозь зубы и косясь на Митю.) Дурак! (Помолчав.) Ты и не смей показываться в этом сертучишке наверх. Слышишь, я тебе говорю! (К Разлюляеву.) А ты тоже! Отец-то, чай, деньги лопатой загребает, а тебя в этаком зипунишке водит. Разлюляев. Что ж такое! Он новый… сукно-то французское, из Москвы выписывали, по знакомству… двадцать рублев аршин. Что ж, нешто мне этакую штуку надеть, как у Франца Федорыча, у аптекаря… кургузую; так его вон и дразнят все: страм пальто! Так что ж хорошего людей смешить! Гордей Карпыч. Много ты знаешь! Да что, с тебя взыскать-то нечего! Сам-то ты глуп, да и отец-то твой не больно умен… целый век с засаленным брюхом ходит; дураками непросвещенными живете, дураками и умрете. Разлюляев. Уж ладно. Гордей Карпыч(строго). Что? Разлюляев. Ладно, мол. Гордей Карпыч. Неуч, и сказать-то путно умешь! Говорить-то с вами – только слова тратить; все равно, что стене горох, так и вам, дуракам. (Уходит.)
