– Откуда у меня деньгам быть? Напротив, последние в городе спустил.
– Как же! вздули, уж верно, кого-нибудь в Симферополе.
– Право, мало, – сказал Козельцов, но, видимо не желая, чтоб ему верили, расстегнулся и взял в руки старые карты.
– Попытаться нешто, чем черт не шутит! и комар, бывает, что, знаете, какие штуки делает. Выпить только надо для храбрости.
И в непродолжительном времени, выпив еще 3 рюмки водки и несколько стаканов портера, он был уже совершенно в духе всего общества, то есть в тумане и забвении действительности, и проигрывал последние 3 рубля.
На маленьком вспотевшем офицере было написано 150 рублей.
– Нет, не везет, – сказал он, небрежно приготавливая новую карту.
– Потрудитесь прислать, – сказал ему банкомет, на минуту останавливаясь метать и взглядывая на него.
– Позвольте завтра прислать, – отвечал потный офицер, вставая и усиленно перебирая рукой в пустом кармане.
– Гм! – промычал банкомет и, злостно бросая направо, налево, дометал талию. – Однако этак нельзя, – сказал он, положив карты, – я бастую. Этак нельзя, Захар Иваныч, – прибавил он, – мы играли на чистые, а не на мелок.
– Что ж, разве вы во мне сомневаетесь? Странно, право!
– С кого прикажете получить? – пробормотал майор, сильно опьяневший к этому времени и выигравший что-то рублей 8. – Я прислал уже больше 20 рублей, а выиграл – ничего не получаю.
– Откуда же и я заплачу, – сказал банкомет, – когда на столе денег нет?
– Я знать не хочу! – закричал майор, поднимаясь. – Я играю с вами, с честными людьми, а не с ними. Потный офицер вдруг разгорячился:
– Я говорю, что заплачу завтра; как же вы смеете мне говорить дерзости?
– Я говорю, что хочу! Так честные люди не делают, вот что! – кричал майор.
– Полноте, Федор Федорыч! – заговорили все, удерживая майора. – Оставьте!
Но майор, казалось, только и ждал того, чтобы его просили успокоиться, для того чтобы рассвирепеть окончательно. Он вдруг вскочил и, шатаясь, направился к потному офицеру.
– Я дерзости говорю? Кто постарше вас, 20 лет своему царю служит, – дерзости? Ах ты, мальчишка! – вдруг запищал он, все более и более воодушевляясь звуками своего голоса. – Подлец!
Но опустим скорее завесу над этой глубокогрустной сценой. Завтра, нынче же, может быть, каждый из этих людей весело и гордо пойдет навстречу смерти и умрет твердо и спокойно; но одна отрада жизни в тех ужасающих самое холодное воображение условиях отсутствия всего человеческого и безнадежности выхода из них, одна отрада есть забвение, уничтожение сознания. На дне души каждого лежит та благородная искра, которая сделает из него героя; но искра эта устает гореть ярко, – придет роковая минута, она вспыхнет пламенем и осветит великие дела.
18
На другой день бомбардирование продолжалось с тою же силою. Часов в 11-ть утра Володя Козельцов сидел в кружке батарейных офицеров и, уже успев немного привыкнуть к ним, всматривался в новые лица, наблюдал, расспрашивал и рассказывал.
