Друзья радостно переглянулись: половина дела была сделана; правда, эта половина была более легкая и требовала меньше времени.
Арамис, невольно покраснев, взял письмо, написанное неуклюжим почерком и с орфографическими ошибками.
— О, боже мой! — смеясь, воскликнул он. — Я положительно теряю надежду: бедняжка Мишон никогда не научится писать, как господин де Вуатюр!
— Што это са петная Мишон? — спросил швейцарец, беседовавший с четырьмя друзьями в ту минуту, как пришло письмо.
— Ах, боже мой, да почти ничто! — ответил Арамис. — Очаровательная юная белошвейка, я ее очень любил и попросил написать мне на память несколько строк.
— Шерг фосьми, если она такая польшая тама, как ее пукфы, вы счастлифец, тофарищ! — сказал швейцарец.
Арамис просмотрел письмо и передал его Атосу.
— Почитайте-ка, что она пишет, Атос, — предложил он.
Атос пробежал глазами это послание и, желая рассеять все подозрения, которые могли бы возникнуть, прочел вслух:
«Милый кузен, моя сестра и я очень хорошо отгадываем сны; и мы ужасно боимся их, но про ваш, надеюсь, можно сказать: не верь снам, сны — обман. Прощайте, будьте здоровы и время от времени давайте нам о себе знать.
Аглая Мишон».
— А о каком сне она пишет? — спросил драгун, подошедший во время чтения письма.
— Та, о каком сне? — подхватил швейцарец.
— Ах, боже мой, да очень просто: о сне, который я видел и рассказал ей, — ответил Арамис.
— Та, поше мой, ошень просто рассказать свой сон, но я ашкокта не фишу сноф.
— Вы очень счастливы, — заметил Атос, вставая из-за стола. — Я был бы рад, если бы мог сказать то же самое.
— Никокта! — повторил швейцарец, в восторге от того, что такой человек, как Атос, хоть в этом ему завидует. — Никокта! Никокта!
Д'Артаньян, увидев, что Атос встал, тоже поднялся, взял его под руку и вышел с ним.
Портос и Арамис остались отвечать на грубоватые шутки драгуна и швейцарца.
А Базен пошел и улегся спать на соломенную подстилку, и так как у него было более живое воображение, чем у швейцарца, то он видел сон, будто Арамис, сделавшись папой, возводит его в сан кардинала.
Однако, как мы уже сказали, своим благополучным возвращением Базен развеял только часть той тревоги, которая не давала покоя четырем друзьям. Дни ожидания тянутся долго, и в особенности чувствовал это д'Артаньян, который готов был побиться об заклад, что в сутках стало теперь сорок восемь часов. Он забывал о вынужденной медлительности путешествия по морю и преувеличивал могущество миледи. Он мысленно наделял эту женщину, казавшуюся ему демоном, такими же сверхъестественными, как и она сама, союзниками; при малейшем шорохе он воображал, что пришли его арестовать и привели обратно Планше для очной ставки с ним и его друзьями. И более того: доверие его к достойному пикардийцу с каждым днем уменьшалось. Его тревога настолько усилилась, что передавалась и Портосу и Арамису. Один только Атос оставался по-прежнему невозмутимым, точно вокруг него не витало ни малейшей опасности и ничто не нарушало обычного порядка вещей.
На шестнадцатый день это волнение с такой силой охватило д'Артаньяна и его друзей, что они не могли оставаться на месте и бродили, точно призраки, по дороге, по которой должен был вернуться Планше.
