Всякий народ перебывал в Боганиде, но не было случая, чтоб кто-то погнал ребят от костра, укорил их дармоедством. Наоборот, даже самые лютые, озлобленные в другом месте, в другое время, нелюдимые мужики на боганидинском миру проникались благодушием, милостивым настроением, возвышающим их в собственных глазах. Конечно, артельщики маскировались и грубоватой шуткой, и незлобивым ворчанием, но ребятишки — зверята чуткие, их не обманешь, они понимали, что все это просто так, для куражу, что дяденьками овладело сердечное высветление; оно приходит к человеку, который делает добро и удовлетворяется сознанием — он еще способен его делать и не потерян, значит, для семьи, для дома, для той другой, утраченной жизни. Понимая некоторую стесненность ребят — как-никак нахлебники, артельный народ всячески старался занять малый люд делом.
— Луку! Хто за луком!
И ребятишки со всех ног бросались к лодкам, в носу одной из них находили беремя дикого луку, завернутого в плащ, — возле Боганиды лук выщипывали, выводили еще с весны, и рыбаки привозили его с дальних тоней.
— А хто же у нас тут главный по соли? — оценивающим взглядом обводил дежурный благоговейно замерших ребятишек. Каждый хотел бы быть главным по соли или хоть по перцу, но не смел высунуться наперед других связчиков, лишь ел дежурного взглядом, безгласно крича: «Я! Я! Я!» — Н-нет, товаришшы дорогие, мужики удалые! — разводил руками дежурный: — Соль, перец — дело тонкое, жэншыне только и подвластное! Куда-а нам против Касьянки? Она и в работе удала — с огня рвет, и посолит, как отвесит, чика в чику, на всякий скус… — Передав берестянку с солью ног под собой не чувствующей белобрысой девчушке, дежурный отстранялся от котла, как бы сняв с себя всякую ответственность, переложив тяжкий груз на другого, более сведущего в сложном поварском деле, человека, определив себе и «мужикам» работу грубую, менее почетную — вычерпывал с парнями воду из лодок, обирал шахтару, соскабливал и смывал с подтоварников рыбью чешую и слизь, прополаскивал фартуки, рукавицы, рыбацкую спецовку.
— Да не забредайте глубоко-то, не забредайте! Испростынете! Кто лечить будет? — строжился дежурный, а то и бригадир, остепеняя в раж вошедших парней. Да куда там? Чем больше им говорят, тем пуще они хлобыщутся в воде, напропалую лезут в нее — у берега-то мутно, чешуя, рыбьи потроха, возгри, сукровица сгустили воду и супесь на заплесках.
Получив ответственное поручение, Касьянка становилась до того важной, что покрикивала и распоряжалась у огня пуще, чем Киряга-деревяга в рыбоделе: давала указание, чтоб огонь держали, чтоб руку не подтолкнули и вообще не мешали, не путались бы под ногами. Самый уж разнестроевой карапуз — мальчишка по прозвищу Тугунок, и тот был захвачен трудовым потоком — старательно резал лук острущим ножом на лопатке весла, выпустив от напряжения белую соплю на губу. Сестренка Тугунка, погодок Касьянке, припасла котелок, держала его наготове, чтоб, как наступит пора, растирать в нем максу с луком, не бегать, не искать посудину.
