Житье его было спокойное, сидячее, ну, он, сидя на одном-то месте, и думал обо всем... его, брат, стоит послушать, он во всяком житейском деле изнанку видит... Он у нас - ристократ - от матушки Екатерины! Много об себе понимает... И как род его искоренился в Тарасе, то он и решил -тебя на место Тараса поставить, чувствуешь?
- Нет, уж я сам себе место выберу, - упрямо сказал Фома.
- Глуп еще ты...- усмехнулся отец. Их разговор был прерван приездом тетки Анфисы...
- Фомущка! Приехал...- кричала она где-то за дверями. Фома встал и пошел навстречу ей, ласково улыбаясь...
...Вновь жизнь его потекла медленно и однообразно. Сохранив по отношению к сыну тон добродушно насмешливый и поощрительный, отец в общем стал относиться к нему строже, ставя ему на вид каждую мелочь и всё чаще напоминая, что он воспитывал его свободно, ни в чем не стеснял, никогда не бил.
- Другие отцы вашего брата поленьями бьют, а я пальцем тебя не тронул!
- Видно, не за что было, - спокойно заявил однажды Фома.
Игнат рассердился на сына за эти слова и тон.
- Поговори!- зарычал он. -Набрался храбрости под мягкой-то рукой... На всякое слово ответ находишь. Смотри - рука моя хоть и мягкая была, но еще так сжать может, что у тебя из пяток слезы брызнут!.. Скоро ты вырос - как гриб-поганка, чуть от земли поднялся, а уж воняешь...
- За что ты сердишься на меня? - недоуменно спросил Фома отца, когда тот был в добром настроении...
- А ты не можешь стерпеть, когда отец ворчит на тебя... в спор сейчас лезешь!..
- Да ведь обидно... Я хуже не стал... вижу я ведь, как вон другие в мои лета живут...
- Не отвалится у тебя голова, ежели я ругну тебя иной раз... А ругаюсь потому что вижу в тебе что-то не мое... Что оно -не знаю, а вижу-есть... И вредное оно тебе...
Эти слова отца заставили Фому глубоко задуматься. Он сам чувствовал в себе что-то особенное, отличавшее его от сверстников, но тоже не мог понять - что это такое? И подозрительно следил за собой...
Ему нравилось бывать на бирже, в шуме и говоре солидных людей, совершавших тысячные дела; ему льстило почтение, с которым здоровались, разговаривали с ним, Фомой Гордеевым, менее богатые промысловые люди. Он чувствовал себя счастливым и гордым, если порой ему удавалось распорядиться за свой страх чем-нибудь в отцовском деле и заслужить одобрительную усмешку отца. В нем было много честолюбивого стремления - казаться взрослым и деловым человеком, но жил он одиноко, как раньше, и не чувствовал стремления иметь друзей, хотя каждый день встречался со многими из детей купцов, сверстниками своими. Не раз они приглашали его покутить, но он грубовато и пренебрежительно отказывался от приглашений и даже посмеивался:
- Боюсь... Узнают отцы ваши про эти кутежи, да как бить вас станут, пожалуй, и мне от них попадет по шее...
Ему не нравилось в них то, что они кутят и развратничают тихонько от отцов, на деньги, украденные из отцовских касс или взятые под долгосрочные векселя и большие проценты.
