- Стережет меня смерть где-то поблизости, - говорил он угрюмо, но покорно.
И действительно -скоро она опрокинула на землю его большое, мощное тело.
Это случилось в августе, ранним утром. Фома крепко спал и вдруг почувствовал, что его трясут за плечо К хриплый голос гудит над его ухом:
- Вставай...
Он открыл глаза и увидал, что отец сидит на стуле у его кровати, однозвучно и глухо повторяя:
- Вставай, вставай!..
Только что взошло солнце, и свет его, лежавший на белой полотняной рубахе Игната, еще не утратил розовой окраски.
- Рано, - сказал Фома, потягиваясь.
- После выспишься...
Лениво кутаясь в одеяло, Фома спросил:
- Али надо что?
- Да встань ты, братец мой, пожалуйста! - воскликнул Игнат и обиженно добавил: -Стало быть, надо, коли бужу...
Всмотревшись в лицо отца, Фома увидал, что оно серо, устало.
- Нездоровится тебе? Доктора, что ли?
- Ну его! -махнул Игнат рукой. -Чай, я не молоденький... и без того знаю...
- Что?
- Да... уж знаю! -таинственно сказал старик и странно как-то оглядел комнату. Фома одевался, а отец его, опустив голову, медленно говорил:
- Дышать боюсь... Такая у меня мысль, что, если я вздохну теперь всей грудью, -сердце должно лопнуть... Сегодня воскресенье! После ранней-то обедни за попом пошли...
- Что ты эта, папаша! -усмехнулся Фома.
- Ничего я... Умывайся да иди в сад... велел я туда самовар подать... На утреннем-то холодке и попьем чаю... Очень мне чаю хочется, густого, горячего...
Старик тяжело поднялся со стула и, нетвердо ступая босыми ногами, согнувшись, ушел из комнаты. Фома посмотрел- вслед отцу, колющий холод страха сжал его сердце. Наскоро умывшись, он спешно пошел в сад...
Там под старой развесистой яблоней, в большом дубовом кресле сидел отец. Солнечный свет падал сквозь ветви дерева тонкими лентами на белую фигуру старика в ночном белье. В саду было так внушительно тихо, что даже шелест ветки, нечаянно задетой платьем Фомы, показался ему громким звуком, - он вздрогнул... На столе стоял самовар, мурлыкал, как сытый кот, и выбрасывал в воздух струю пара. В тишине и свежей зелени сада, накануне омытой обильным дождем, яркое пятно нахально сияющей шумной меди показалось Фоме ненужным, не подходящим ко времени, месту и чувству, которое родилось в нем при виде больного, согбенного старика, одетого в белое, одиноко сидящего под кровом темно-зеленой листвы, в которой скромно прятались румяные яблоки.
- Садись, - сказал Игнат...
- Послать бы за доктором-то...- нерешительно посоветовал сын, усаживаясь против него...
- Не надо... На воздухе-то отошло будто... А вот чаю хлебну, авось и еще легче будет...- говорил Игнат, наливая чай, и Фома видел, что чайник трясется в руке отца.
Молча подвинув к себе стакан, Фома наклонился над ним и с тяжестью в сердце слушал громкое, короткое дыхание отца...
Вдруг что-то стукнуло по столу так громко, что посуда задрожала.
