Во тьме сзади их громко запели хоровую песню. Нестройная сначала, она всё росла и вот полилась широкой, бодрой волной в ночном, свежем воздухе над пустынным полем.
- О боже мой! - вздохнув, сказал Ежов грустно и тихо. - К чему прилепиться душой? Кто утолит ее жажду дружбы, братства, любви, работы чистой и святой?..
- Эти простые люди, - медленно и задумчиво говорил Фома, не вслушиваясь в речь товарища, поглощенный своими думами, -они, ежели присмотреться к ним, ничего! Даже очень... Любопытно... Мужики-рабочие... ежели их так просто брать -всё равно как лошади... Везут себе, пыхтят...
- Всю нашу жизнь они везут на своих горбах! - с раздражением воскликнул Ежов. - Везут, как лошади... покорно, тупо... И эта их покорность -наше несчастие, наше проклятие...
Он, пошатываясь, долгое время шел молча и вдруг каким-то глухим, захлебывающимся голосом, который точно из живота у него выходил, стал читать, размахивая в воздухе рукой:
Я жизнью жестоко обманут,
И столько я бед перенес...
- Это, брат, мои стихи, - сказал он, остановившись и грустно покачивая головой. - Как там дальше? Забыл... Э -эх!
В груди никогда не воспрянут
Рои погребенных в ней грез...
- Брат! Ты счастливее меня, потому что - глуп...
- Не скули! -с раздражением сказал Фома. -Вот слушай, как они поют...
- Не хочу слушать чужих песен...- отрицательно качнув головой, сказал Ежов. -У меня есть своя... И он завыл диким голосом:
В душ -ше никогда не воспря -анут
Р -рои погр -ребенных в ней грез...
Их мно -ого та -ам!
Ежов заплакал, всхлипывая, как женщина. Фоме было жалко его и тяжело с ним. Нетерпеливо дернув его за плечо, он сказал:
- Перестань! Пойдем... Экий ты, брат, слабый... Схватившись руками за голову, Ежов выпрямил согнутое тело, напрягся и снова тоскливо и дико запел:
Их мно -ого та -ам!
Склеп им так те -есен!
Я в саваны рифм их оде -ел...
И много над ними я песен
Печальных и грустных про -опе -ел!
- О господи! -с отчаянием вздохнул Фома. Издали к ним плыла сквозь тьму и тишину громкая хоровая песня. Кто-то присвистывал в такт припева, и этот острый, режущий ухо свист обгонял волну сильных голосов. Фома смотрел туда и видел высокую и черную стену леса, яркое, играющее на ней огненное пятно костра и туманные фигуры вокруг него. Стена леса была -как грудь, а костер -словно кровавая рана в ней. Охваченные густою тьмой со всех сторон, люди на фоне леса казались маленькими, как дети, они как бы тоже горели, облитые пламенем костра, взмахивали руками и пели свою песню громко, сильно.
А Ежов, стоя рядом с Фомой, вновь закричал рыдающим голосом:
Про -опел - и теперь не нарушу
Я больше их мертвого сна...
Господь! упокой мо -ою ду -ушу!
Она -а безнаде -ежно -о больна -а!..
Господь... упокой мо -ою душу
