- Он не сидит там, над Исаем-то, кокнул да и ушел! - ответила Марья.
На улице она сказала:
- Теперь опять начнут рыться, виноватого искать. Хорошо, что твои ночью дома были, - я этому свидетельница. После полночи мимо шла, в окно к вам заглянула, все вы за столом сидели…
- Что ты, Марья? Разве на них можно подумать? - испуганно воскликнула мать.
- А кто его убил? Уж наверно, ваши! - убежденно сказала Корсунова. - Известно всем, что выслеживал он их…
Мать остановилась, задыхаясь, приложила руку к груди.
- Да ты что? Ты не бойся! Поделом вору и мука! Идем скорее, а то увезут его!..
Мать пошатывала тяжелая мысль о Весовщикове.
«Вот, дошел!» - тупо думала она.
Недалеко от стен фабрики, на месте недавно сгоревшего дома, растаптывая ногами угли и вздымая пепел, стояла толпа народа и гудела, точно рой шмелей. Было много женщин, еще больше детей, лавочники, половые из трактира, полицейские и жандарм Петлин, высокий старик с пушистой серебряной бородой, с медалями на груди.
Исай полулежал на земле, прислонясь спиной к обгорелым бревнам и свесив обнаженную голову на правое плечо. Правая рука была засунута в карман брюк, а пальцами левой он вцепился в рыхлую землю.
Мать взглянула в лицо ему - один глаз Исая тускло смотрел в шапку, лежавшую между устало раскинутых ног, рот был изумленно полуоткрыт, его рыжая бородка торчала вбок. Худое тело с острой головой и костлявым лицом в веснушках стало еще меньше, сжатое смертью. Мать перекрестилась, вздохнув. Живой, он был противен ей, теперь будил тихую жалость.
- Крови нет! - заметил кто-то вполголоса. - Видно, кулаком стукнули…
Злой голос громко произнес:
- Заткнули рот ябеднику…
Жандарм встрепенулся и, раздвигая руками женщин, угрожающе спросил:
- Это кто рассуждает, а?
Люди рассыпались под его толчками. Некоторые быстро побежали прочь. Кто-то засмеялся злорадным смехом. Мать пошла домой.
«Никто не жалеет!» - думала она. А перед нею стояла, точно тень, широкая фигура Николая, его узкие глаза смотрели холодно, жестко, и правая рука качалась, точно он ушиб ее…
Когда сын и Андреи пришли: обедать, она прежде всего спросила их:
- Ну, что? Никого не арестовали - за Исая?
- Не слышно! - отозвался хохол. Она видела, что они оба подавлены.
- О Николае ничего не говорят? - тихо осведомилась мать. Строгие глаза сына остановились на ее лице, и он внятно сказал:
- Не говорят. И едва ли думают. Его нет. Он вчера в полдень уехал на реку и еще не вернулся. Я спрашивал о нем…
- Ну, слава богу! - облегченно вздохнув, сказала мать. - Слава богу!
Хохол взглянул на нее и опустил голову.
- Лежит он, - задумчиво рассказывала мать, - и точно удивляется, - такое у него лицо. И никто его не жалеет, никто добрым словом не прикрыл его. Маленький такой, невидный. Точно обломок, - отломился от чего-то, упал и лежит…
За обедом Павел вдруг бросил ложку и воскликнул:
- Этого я не понимаю!
- Чего? - спросил хохол.
- Убить животное только потому, что надо есть, - и это уже скверно. Убить зверя, хищника… это понятно! Я сам мог бы убить человека, который стал зверем для людей. Но убить такого жалкого - как могла размахнуться рука?.. Хохол пожал плечами. Потом сказал:
- Он был вреден не меньше зверя. Комар выпьет немножко нашей крови - мы бьем! - добавил хохол.
- Ну да! Я не про то… Я говорю - противно!
- Что поделаешь? - отозвался Андрей, снова пожимая плечами.
- Ты мог бы убить такого? - задумчиво спросил Павел после долгого молчанья.
Хохол посмотрел на него своими круглыми глазами, мельком взглянул на мать и с грустью, но твердо ответил:
- За товарищей, за дело - я все могу! И убью. Хоть сына…
- Ой, Андрюша! - тихо воскликнула мать. Он улыбнулся ей и сказал:
- Нельзя иначе! Такая жизнь!..
