Хохол наклонил к ним голову и тихо, прерывисто заговорил:
- Я не хотел этого, ты ведь знаешь, Павел. Случилось так: когда ты ушел вперед, а я остановился на углу с Драгуновым - Исай вышел из-за утла, - стал в стороне. Смотрит на нас, усмехается… Драгунов сказал: «Видишь? Это он за мной следит, всю ночь. Я изобью его». И ушел, - я думал - домой… А Исай подошел ко мне…
Хохол вздохнул.
- Никто меня не обижал так скверно, как он, собака. Мать молча тянула его за руку к столу, и наконец ей удалось посадить Андрея на стул. А сама она села рядом с ним плечо к плечу. Павел же стоял перед ним, угрюмо пощипывая
бороду.
- Он говорил мне, что всех нас знают, все мы у жандармов на счету и что выловят всех перед Маем. Я не отвечал, смеялся, а сердце закипало. Он стал говорить, что я умный парень и не надо мне идти таким путем, а лучше…
Он остановился, отер лицо левой рукой, глаза его сухо сверкнули.
- Я понимаю! - сказал Павел.
- Лучше, говорит, поступить на службу закона, а? Хохол взмахнул рукой и потряс сжатым кулаком.
- Закона, - проклятая его душа! - сквозь зубы сказал он. - Лучше бы он по щеке меня ударил… легче было бы мне, - и ему, может быть. Но так, когда он плюнул в сердце мне вонючей слюной своей, я не стерпел.
Андрей судорожно выдернул свою руку из руки Павла в глуше, с отвращением говорил:
- Я ударил его по щеке и пошел. Слышу - сзади Драгунов тихо так говорит: «Попался?» Он стоял за углом, должно быть… Помолчав, хохол сказал:
- Я не обернулся, хотя чувствовал… Слышал удар… Иду себе, спокойно, как будто жабу пнул ногой. Встал на работу, кричат: «Исая убили!» Не верилось. Но рука заныла, - неловко мне владеть ею, - не больно, но как будто короче стала она…
Он искоса взглянул на руку и сказал:
- Всю жизнь, наверно, не смою я теперь поганого пятна этого…
- Было бы сердце твое чисто, голубчик мой! - тихо сказала мать.
- Я не виню себя - нет! - твердо сказал хохол. - Но противно же мне это! Лишнее это для меня.
- Я плохо понимаю тебя! - сказал Павел, пожав плечами. - Убил - не ты, но если б даже…
- Брат, знать, что убивают, и не помешать… Павел твердо сказал:
- Я этого совсем не понимаю… И, подумав, прибавил:
- То есть понять могу, но почувствовать - нет. Запел гудок. Хохол склонил голову набок, прослушал властный рев и, встряхнувшись, сказал:
- Не пойду работать…
- Я тоже, - отозвался Павел.
- Пойду в баню! - усмехаясь, проговорил хохол и быстро, молча собравшись, ушел, угрюмый.
Мать, проводив его сострадательным взглядом, сказала сыну:
- Как хочешь, Паша! Знаю - грешно убить человека, - а не считаю никого виноватым. Жалко Исая, такой он гвоздик маленький, поглядела я на него, вспомнила, как он грозился повесить тебя, - и ни злобы к нему, ни радости, что помер он. Просто жалко стало. А теперь - даже и не жалко…
Она замолчала, подумала и, удивленно улыбаясь, заметила:
- Господи Иисусе, - слышишь, Паша, что говорю я?.. Павел, должно быть, не слышал. Медленно расхаживая по комнате, опустив голову, он вдумчиво и хмуро сказал:
- Вот она, жизнь! Видишь, как поставлены люди друг против друга? Не хочешь, а - бей! И кого? Такого же бесправного человека. Он еще несчастнее тебя, потому что - глуп. Полиция, жандармы, шпионы - все это наши враги, - а все они такие же люди, как мы, так же сосут из них кровь и так же не считают их за людей. Все - так же! А вот поставили людей одних против других, ослепили глупостью и страхом, всех связали по рукам и по ногам, стиснули и сосут их, давят и бьют одних другими. Обратили людей в ружья, в палки, в камни и говорят: «Это государство!..»
Он подошел ближе к матери.
- Это - преступление, мать! Гнуснейшее убийство миллионов людей, убийство душ… Понимаешь, - душу убивают. Видишь разницу между нами и ими - ударил человек, и ему противно, стыдно, больно. Противно, главное! А те - убивают тысячами спокойно, без жалости, без содрогания сердца, с удовольствием убивают!
