Максим Горький. Мать. Страница 123
За дверью кто-то возился, кашлял, гремело железо.
- Вот он! - сказал Николай.
В открытую дверь просунулась жестяная ванна, хриплый голос бормотал:
- Лезь, черт.
Потом явилась круглая седая голова без шапки, с выпученными глазами, усатая и добродушная.
Николай помог втащить ванну, в дверь шагнул высокий сутулый человек, закашлял, надувая бритые щеки, плюнул и хрипло поздоровался:
- Доброго здоровья…
- Вот, спроси его! - воскликнул Николай.
- Меня? О чем?
- О побеге…
- А-а! - сказал хозяин, вытирая усы черными пальцами.
- Вот, Яков Васильевич, не верит она, что это просто.
- Мм, - не верит? Значит - не хочет. А мы с тобой хотим, ну и - верим! - спокойно сказал хозяин и, вдруг перегнувшись пополам, начал глухо кашлять. Откашлялся, растирая грудь, долго стоял среди комнаты, сопя и разглядывая мать вытаращенными глазами.
- Решать это Паше и товарищам, - сказала Ниловна.
Николай задумчиво опустил голову.
- Это кто - Паша? - спросил хозяин, садясь.
- Сын мой.
- Как фамилия?
- Власов.
Он кивнул головой, достал кисет, вынул трубку и, набивая ее табаком, отрывисто говорил:
- Слышал. Мой племяш знает его. Он тоже в тюрьме, племяш - Евченко, слыхали? А моя фамилия - Гобун. Вот скоро всех молодых в тюрьму запрут, то-то нам, старикам, раздолье будет! Жандармский мне обещает племянника-то даже в Сибирь заслать. Зашлет, собака!
Закурив, он обратился к Николаю, часто поплевывая на пол.
- Так не хочет? Ее дело. Человек свободен, устал сидеть - иди, устал идти - сиди. Ограбили - молчи, бьют - терпи, убили - лежи. Это известно. А я Савку вытащу. Вытащу.
Его короткие, лающие фразы возбуждали у матери недоумение, а последние слова вызвали зависть.
Идя по улице встречу холодному ветру и дождю, она думала о Николае: «Какой стал, - поди-ка ты!»
И, вспоминая Гобуна, почти молитвенно размышляла: «Видно, не одна я заново живу!..»
А вслед за этим в сердце ее выросла дума о сыне: «Кабы он согласился!»
- Вот он! - сказал Николай.
В открытую дверь просунулась жестяная ванна, хриплый голос бормотал:
- Лезь, черт.
Потом явилась круглая седая голова без шапки, с выпученными глазами, усатая и добродушная.
Николай помог втащить ванну, в дверь шагнул высокий сутулый человек, закашлял, надувая бритые щеки, плюнул и хрипло поздоровался:
- Доброго здоровья…
- Вот, спроси его! - воскликнул Николай.
- Меня? О чем?
- О побеге…
- А-а! - сказал хозяин, вытирая усы черными пальцами.
- Вот, Яков Васильевич, не верит она, что это просто.
- Мм, - не верит? Значит - не хочет. А мы с тобой хотим, ну и - верим! - спокойно сказал хозяин и, вдруг перегнувшись пополам, начал глухо кашлять. Откашлялся, растирая грудь, долго стоял среди комнаты, сопя и разглядывая мать вытаращенными глазами.
- Решать это Паше и товарищам, - сказала Ниловна.
Николай задумчиво опустил голову.
- Это кто - Паша? - спросил хозяин, садясь.
- Сын мой.
- Как фамилия?
- Власов.
Он кивнул головой, достал кисет, вынул трубку и, набивая ее табаком, отрывисто говорил:
- Слышал. Мой племяш знает его. Он тоже в тюрьме, племяш - Евченко, слыхали? А моя фамилия - Гобун. Вот скоро всех молодых в тюрьму запрут, то-то нам, старикам, раздолье будет! Жандармский мне обещает племянника-то даже в Сибирь заслать. Зашлет, собака!
Закурив, он обратился к Николаю, часто поплевывая на пол.
- Так не хочет? Ее дело. Человек свободен, устал сидеть - иди, устал идти - сиди. Ограбили - молчи, бьют - терпи, убили - лежи. Это известно. А я Савку вытащу. Вытащу.
Его короткие, лающие фразы возбуждали у матери недоумение, а последние слова вызвали зависть.
Идя по улице встречу холодному ветру и дождю, она думала о Николае: «Какой стал, - поди-ка ты!»
И, вспоминая Гобуна, почти молитвенно размышляла: «Видно, не одна я заново живу!..»
А вслед за этим в сердце ее выросла дума о сыне: «Кабы он согласился!»
22
В воскресенье, прощаясь с Павлом в канцелярии тюрьмы, она ощутила в своей руке маленький бумажный шарик. Вздрогнув, точно он ожег ей кожу ладони, она взглянула в лицо сына, прося и спрашивая, но не нашла ответа. Голубые глаза Павла улыбались обычной, знакомой ей улыбкой, спокойной и твердой.
- Прощай! - сказала она, вздыхая. Сын снова протянул ей руку, и что-то ласковое дрогнуло в его лице.
- Прощай, мать!
Она ждала, не выпуская руки.
- Не беспокойся, не сердись! - проговорил он. Эти слова и упрямая складка на лбу ответили ей.
- Ну, что ты? - бормотала она, опустив голову. - Чего там… И торопливо ушла, не взглянув на него, чтобы не выдать своего чувства слезами на глазах и дрожью губ. Дорогой ей казалось, что кости руки, в которой она крепко сжала ответ сына, ноют и вся рука отяжелела, точно от удара по плечу. Дома, сунув записку в руку Николая, она встала перед ним и, ожидая, когда он расправит туго скатанную бумажку, снова ощутила трепет надежды. Но Николай сказал:
- Конечно! Вот что он пишет: «Мы не уйдем, товарищи, не можем. Никто из нас. Потеряли бы уважение к себе. Обратите внимание на крестьянина, арестованного недавно. Он заслужил ваши заботы, достоин траты сил. Ему здесь слишком трудно. Ежедневные столкновения с начальством. Уже имел сутки карцера. Его замучают. Мы все просим за него. Утешьте, приласкайте мою мать. Расскажите ей, она все поймет».
Мать подняла голову и тихо, вздрогнувшим голосом сказала:
- Ну - чего же рассказывать мне! Я понимаю! Николай быстро отвернулся в сторону, вынул платок, громко высморкался и пробормотал:
- Схватил насморк, видите ли…
Потом, закрыв глаза руками, чтобы поправить очки, и расхаживая по комнате, он заговорил:
- Видите ли, мы не успели бы все равно…
- Прощай! - сказала она, вздыхая. Сын снова протянул ей руку, и что-то ласковое дрогнуло в его лице.
- Прощай, мать!
Она ждала, не выпуская руки.
- Не беспокойся, не сердись! - проговорил он. Эти слова и упрямая складка на лбу ответили ей.
- Ну, что ты? - бормотала она, опустив голову. - Чего там… И торопливо ушла, не взглянув на него, чтобы не выдать своего чувства слезами на глазах и дрожью губ. Дорогой ей казалось, что кости руки, в которой она крепко сжала ответ сына, ноют и вся рука отяжелела, точно от удара по плечу. Дома, сунув записку в руку Николая, она встала перед ним и, ожидая, когда он расправит туго скатанную бумажку, снова ощутила трепет надежды. Но Николай сказал:
- Конечно! Вот что он пишет: «Мы не уйдем, товарищи, не можем. Никто из нас. Потеряли бы уважение к себе. Обратите внимание на крестьянина, арестованного недавно. Он заслужил ваши заботы, достоин траты сил. Ему здесь слишком трудно. Ежедневные столкновения с начальством. Уже имел сутки карцера. Его замучают. Мы все просим за него. Утешьте, приласкайте мою мать. Расскажите ей, она все поймет».
Мать подняла голову и тихо, вздрогнувшим голосом сказала:
- Ну - чего же рассказывать мне! Я понимаю! Николай быстро отвернулся в сторону, вынул платок, громко высморкался и пробормотал:
- Схватил насморк, видите ли…
Потом, закрыв глаза руками, чтобы поправить очки, и расхаживая по комнате, он заговорил:
- Видите ли, мы не успели бы все равно…