Я не стесню его, нет.
Мать почувствовала, что Саша способна сделать так, как говорит, ей стало жалко девушку. Обняв ее, она сказала:
- Милая вы моя, трудно вам будет!
Саша мягко улыбнулась, прижимаясь к ней всем телом.
Явился Николай, усталый, и, раздеваясь, торопливо заговорил:
- Ну, Сашенька, вы убирайтесь, пока целы! За мной с утра гуляют два шпиона, и так открыто, что дело пахнет арестом. У меня - предчувствие. Что-то где-то случилось. Кстати, вот у меня речь Павла, ее решено напечатать. Несите ее к Людмиле, умоляйте работать быстрее. Павел говорил славно, Ниловна!.. Берегитесь шпионов, Саша…
Говоря, он крепко растер озябшие руки и, подойдя к столу, начал поспешно выдвигать ящики, выбирая из них бумаги, одни рвал, другие откладывал в сторону, озабоченный и растрепанный.
- Давно ли я все вычистил, а уж опять вот сколько накопилось всякой всячины, - черт! Видите ли, Ниловна, вам, пожалуй, тоже лучше не ночевать дома, а? Присутствовать при этой музыке довольно скучно, а они могут и вас посадить, - вам же необходимо будет поездить туда и сюда с речью Павла…
- Ну, на что я им? - сказала мать.
Николай, помахивая кистью руки перед глазами, уверенно сказал:
- У меня есть нюх. К тому же вы могли бы помочь Людмиле, а? Идите-ка подальше от греха…
Возможность принять участие в печатании речи сына была приятна ей, она ответила:
- Коли так - я уйду.
И, неожиданно для себя самой, сказала уверенно, но негромко:
- Теперь я ничего не боюсь, - слава тебе, Христе!
- Чудесно! - воскликнул Николай, не глядя на нее. - Вот что - вы мне скажите, где чемодан мой и мое белье, а то вы забрали все в свои хищнические руки, и я совершенно лишен возможности свободно распоряжаться личной собственностью.
Саша молча жгла в печке обрывки бумаг и, когда они сгорали, тщательно мешала пепел с золой.
- Вы, Саша, уходите! - сказал Николай, протянув ей руку. - До свиданья! Не забывайте книгами, если явится что-нибудь интересное. Ну, до свиданья, дорогой товарищ! Будьте осторожнее…
- Вы рассчитываете надолго? - спросила Саша.
- А черт их знает! Вероятно, за мной кое-что есть. Ниловна, идите вместе, а? За двоими труднее следить, - хорошо?
- Иду! - ответила мать. - Сейчас оденусь…
Она внимательно следила за Николаем, но, кроме озабоченности, заслонившей обычное, доброе и мягкое выражение лица, не замечала ничего. Ни лишней суетливости движений, никакого признака волнения не видела она в этом человеке, дорогом ей более других. Ко всем одинаково внимательный, со всеми ласковый и ровный, всегда спокойно одинокий, он для всех оставался таким же, как и прежде, живущим тайною жизнью внутри себя и где-то впереди людей. Но она знала, что он подошел к ней ближе всех, и любила его осторожной и как бы в самое себя не верящей любовью. Теперь ей было нестерпимо жаль его, но она сдерживала свое чувство, зная, что, если покажет его, Николай растеряется, сконфузится и станет, как всегда, смешным немного, - ей не хотелось видеть его таким.
Она снова вошла в комнату, он, пожимая руку Саши, говорил:
- Чудесно! Это, я уверен, очень хорошо для него и для вас. Немножко личного счастья - это не вредно. Вы готовы, Ниловна? Он подошел к ней, улыбаясь и поправляя очки.
- Ну, до свиданья, я хочу думать - месяца на три, на четыре, на полгода, наконец! Полгода - это очень много жизни… Берегите себя, пожалуйста, а? Давайте обнимемся…
Худой и тонкий, он охватил ее шею своими крепкими руками, взглянул в ее глаза и засмеялся, говоря:
- Я, кажется, влюбился в вас, - все обнимаюсь! Она молчала, целуя его лоб и щеки, а руки у нее тряслись. Чтобы он не заметил этого, она разжала их.
- Смотрите, завтра - осторожнее! Вы вот что, пошлите утром мальчика - там у Людмилы есть такой мальчуган, - пускай он посмотрит. Ну, до свиданья, товарищи! Все хорошо!..
На улице Саша тихонько сказала матери:
