На поставленный им вопрос о целесообразности дальнейшей борьбы с Временным правительством большинство присутствовавших на совещании высказалось за продолжение борьбы. — Прошу вас высказаться, Александр Сергеевич, — обратился Корнилов к Лукомскому, молчавшему на протяжении всего совещания. Тот в сдержанных, но решительных выражениях возражал против продолжения междоусобной брани. — Капитулировать? — спросил, резко прерывая его, Корнилов. Лукомский пожал плечами. — Выводы напрашиваются сами собой. Разговоры длились еще в течение получаса. Корнилов молчал, видимо огромным усилием воли удерживая самообладание. Совещание вскоре распустил, а через час вызвал к себе Лукомского. — Вы правы, Александр Сергеевич! — Хрустнул пальцами и, глядя куда-то в сторону угасшими, седыми, словно осыпанными пеплом глазами, устало сказал: — Дальнейшее сопротивление было бы и глупо и преступно. Долго барабанил пальцами, вслушивался во что-то — быть может, в мышиную суетню собственных мыслей; помолчав, спросил: — Когда приедет Михаил Васильевич? — Завтра. 1 сентября приехал Алексеев. Вечером этого же дня, по приказанию Временного правительства он арестовал Корнилова, Лукомского и Романовского. Перед отправкой арестованных в гостиницу «Метрополь», где они должны были содержаться под стражей, Алексеев с глазу на глаз о чем-то в течение двадцати минут беседовал с Корниловым; вышел из его комнаты глубоко потрясенный, почти не владеющий собой. Романовский, пытавшийся пройти к Корнилову, был остановлен его женой. — Простите! Лавр Георгиевич просил никого к нему не допускать. Романовский бегло взглянул на ее расстроенное лицо и отошел, взволнованно помаргивая, чернея верхушками щек. В Бердичеве на другой же день были арестованы главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Деникин, его начштаба, генерал Марков, генерал Ванновский и командующий Особой армией генерал Эрдели. В Быхове, в женской гимназии, бесславно закончилось ущемленное историей корниловское движение. Закончилось, породив новое: где же, как не там, возникли зачатки планов будущей гражданской войны и наступления на революцию развернутым фронтом?
XIX
В последних числах октября, рано утром, есаул Листницкий получил распоряжение от командира полка — с сотней в пешем строю явиться на Дворцовую площадь. Отдав распоряжение вахмистру, Листницкий торопливо оделся. Офицеры вставали, зевая, поругиваясь. — В чем дело? — В большевиках! — Господа, кто брал у меня патроны? — Куда выступать? — Вы слышите: стреляют? — Какой черт стреляют? У вас галлюцинация слуха! Офицеры вышли во двор. Сотня перестраивалась во взводные колонны. Листницкий быстрым маршем вывел казаков со двора. Невский пустовал. Где-то действительно постукивали одиночные выстрелы. По Дворцовой площади разъезжал броневик, патрулировали юнкера. Улицы берегли пустынную тишину. У ворот Зимнего казаков встретил наряд юнкеров и казачьи офицеры четвертой сотни. Один из них, командир сотни, отозвал Листницкого в сторону: — Вся сотня с вами? — Да. А что? — Вторая, пятая и шестая не пошли, отказались, но пулеметная команда с нами. Как казаки? Листницкий коротко махнул рукой. — Горе. А Первый и Четвертый полки? — Нет их. Те не пойдут. Вы знаете, что сегодня ожидается выступление большевиков? Черт знает что творится! — и тоскливо вздохнул: — Махнуть бы на Дон от всей этой каши… Листницкий ввел сотню во двор. Казаки, составив винтовки в ко́злы, разбрелись по просторному, как плац, двору. Офицеры собрались в дальнем флигеле. Курили. Переговаривались. Через час пришли полк юнкеров и женский батальон. Юнкера разместились в вестибюле дворца, втащили туда пулеметы. Ударницы[17] толпились во дворе. Слонявшиеся казаки подходили к ним, грязно подшучивали.
