— Флот не пойдет… что там глупости пороть! — слышалось рядом. — А чего не пойдет? — В газетах в этих… — Пацан, неси сюда! — Мы за пятый номер[20] голосили. Иначе нельзя, не с руки…. — Мамалыга! Вкусная мамалыга! Прикажите! — Эшелонный обещал; мол, завтра тронемся. Бунчук разыскал здание комитета партии, по лестнице поднялся на второй этаж. Вооруженный японской винтовкой с привинченным ножевым штыком, ему преградил путь рабочий-красногвардеец. — Вам кого, товарищ? — Мне товарища Абрамсона. Он здесь? — Третья комната налево. Невысокий, носатый, жуково-черный человек, заложив пальцы левой руки за борт сюртука, правой методически взмахивая, напирал на собеседника — пожилого железнодорожника: — Так нельзя! И это не есть организация! При подобных приемах агитации вы будете иметь обратные результаты! Железнодорожник что-то хотел говорить, оправдываться, судя по смущенно-виноватому выражению его лица, но человек с жуково-черной головой не давал ему рта раскрыть; находясь, видимо, в степени крайнего раздражения, он выкрикивал, не желая слушать собеседника и избегая его взгляда: — Сейчас же отстраните от работы Митченко! Мы не можем безучастно смотреть на происходящее у вас. Верхоцкий будет отвечать перед революционным судом! Он арестован? Да?.. Я буду настаивать, чтобы его расстреляли! — жестко докончил он и повернулся к Бунчуку разгоряченным лицом; еще не окончательно овладев собой, резко спросил: — Вам что? — Вы Абрамсон? — Да. Бунчук подал ему документы и письмо от одного из ответственнейших петроградских товарищей, присел около, на подоконнике. Абрамсон внимательно перечитал письмо, хмуро улыбнувшись (ему неловко было за свой резкий окрик), попросил: — Обождите несколько, сейчас мы с вами поговорим. Он отпустил взопревшего железнодорожника, вышел, через минуту привел с собой рослого бритого военного, с голубым проследком рубленой раны вдоль нижней челюсти, с выправкой кадрового офицера. — Это член нашего военно-революционного комитета. Познакомьтесь. Вы, товарищ… простите, я забыл вашу фамилию. — Бунчук. — …товарищ Бунчук… вы, кажется, по специальности пулеметчик? — Да. — Это нам и требуется! — улыбнулся военный. Шрам его на всем протяжении, от кончика уха до подбородка, порозовел от улыбки. — Вы сможете в возможно короткий срок организовать нам пулеметную команду из рабочих-красногвардейцев? — спросил Абрамсон. — Постараюсь. Дело во времени. — Ну, а сколько вам необходимо времени? Неделю, две, три? — наклоняясь к Бунчуку, спрашивал военный и просто, выжидающе улыбался. — Несколько дней. — Отлично. Абрамсон тер лоб, сказал с заметной ноткой раздражения: — Части гарнизона крайне деморализован, они не имеют реальной ценности. У нас, товарищ Бунчук, как и везде, полагаю, надежда на рабочих. Моряки — да, а солдаты… Поэтому, понимаете, и хотелось бы иметь своих пулеметчиков. — Он подергал синие кольца бороды, спросил озабоченно. — Вы как в смысле материального обеспечения? Ну, мы это устроим. Обедали вы сегодня? Ну, конечно, нет! «Сколько же тебе пришлось голодать, браток, что ты с одного взгляда отличаешь сытого от голодного, и сколько пережил ты горя либо ужаса, прежде чем у тебя появился вот этот седой клок?» — с растроганной ласковостью подумал Бунчук, глядя на жуковую голову Абрамсона, белевшую справа ослепительно ярким пятном седины. И уже шагая с провожатым на квартиру Абрамсона, Бунчук все думал о нем: «Вот это парень, вот это большевик! Есть злой упор, и в то же время сохранилось хорошее, человеческое. Он не задумается подмахнуть смертный приговор какому-нибудь саботажнику Верхоцкому и в то же время умеет беречь товарища и заботиться о нем».
