Лагутин — букановский казак и первый председатель казачьего отдела при ВЦИКе второго созыва — жег казаков кровяными, нескладными, но бравшими за живое словами. Говорил председательствовавший Подтелков, его сменил красивый, с усами, подстриженными по-английски, Щаденко.
— Кто это? — вытягивая граблястую руку, допытывался у Григория Христоня.
— Щаденко. Командир у большевиков.
— А это?
— Мандельштам.
— Откель?
— С Москвы.
— А эти кто такие? — указывал Христоня на группу делегатов воронежского съезда.
— Помолчи хучь трошки, Христан.
— Господи божа, да ить, стал-быть, любопытственно!.. Ты мне скажи: вон энтот, что рядом с Подтелковым сидит, длинный такой, он — кто?
— Кривошлыков, еланский, с хутора Горбатова. За ним наши — Кудинов, Донецков.
— Ишо разок спытаю… А вон энтот… да нет!.. вон крайний, с чубом?
— Елисеев… не знаю, какой станицы.
Христоня, удовлетворенный, замолкал, слушал нового оратора с прежним неослабным вниманием и первый покрывал сотни голосов своим густым октавистым «верна-а-а!..»
После Стехина, одного из казаков-большевиков, выступил делегат 44-го полка. Он долго давился вымученными, шершавыми фразами; скажет слово, как тавро поставит в воздухе, — и молчит, шмурыгает носом; но казаки слушали его с большим сочувствием, изредка лишь прерывали криками одобрения. То, что говорил он, видимо, находило среди них живой отклик.
— Братцы! Надо нашему съезду так подойти к этому сурьезному делу, чтоб не было народу обидно и чтоб покончилось оно все тихо-благо! — тянул он, как заика. — Я к тому говорю, чтоб обойтиться нам без кровавой войны. И так три года с половиной мурели в окопах, а ежели, к тому сказать, ишо доведется воевать, то казаки уморились…
— Правильна-а-а!..
— Совершенно верно!
— Не хотим войны!..
— Надо договориться и с большевиками и с Войсковым кругом!
— Миром надо, а не абы как… Нечего шаровариться!
Подтелков громил кулаками стол — и рев смолкал. Вновь, потрагивая сибирьковую бородку, тянул делегат 44-го полка:
— Надо нам послать своих от съезда депутатов в Новочеркасск и добром попросить, чтобы добровольцы и разные партизаны уходили отсель. А большевикам у нас то же самое делать нечего. Мы со врагами рабочего народа сами сладим. Чужой помочи нам покеда что не требуется, а как потребуется, — мы их тады попросим оказать нам помочь.
— Не к делу этакая речь!
— Верна-а-а!
— Погоди, погоди! Чего «верна»? А ну, как они нас прижмут на склизком, а тогда — проси помочи. Нет, пока поспеют каныши, так у бабушки не будет и души.
— Свою власть надо исделать.
— Курочка в гнезде, а яичко ишо… прости бог! То-то народ глупой!
После делегата 44-го полка сыпал призывно-горячие слова Лагутин. Его прерывали криками. Поступило предложение устроить перерыв на десять минут, но сейчас же, как только восстановилась тишина, Подтелков кинул в жарко согретую толпу:
— Братья казаки! Покуда мы тут совещаемся, а враги трудового народа не дремают. Мы всё хотим, чтоб и волки были сытые и овцы целые, а Каледин — он не так думает. Нами перехвачен его приказ об аресте всех участников вот этого съезда. Сейчас этот приказ будет прочитан вслух.
По толпам делегатов зыбью прошлось волнение, после того как был оглашен приказ Каледина об аресте членов съезда. Вздыбился шум, в стократ больший, чем на любом станичном майдане.
— Дело делать, а не разговорами займаться!
— Тиш-ш-ше!.. Чш-ш-ш!..
— Чего там «тише»! Круши!..
— Лобов! Лобов!.. Скажи им словцо!..
— Погодим трошки!..
— Каледин — он не дурак!
Григорий молча вслушивался, глядел на заходившие враскачку головы и руки делегатов и не утерпел, — приподнимаясь на цыпочки, загорланил:
— Да замолчите же, черти!.. Базар вам тут? Дайте вон Подтелкову слово сказать!..
Иван Алексеевич сцепился спорить с одним из делегатов 8-го полка.
Христоня рычал, отбиваясь от нападавшего на него полчанина:
— Тут на карауле надо, стал-быть, находиться! Ты мне… да чего ты брешешь?.. Маланья! Эх, ты, друг-дружок! Курюк у нас тонок — самим управиться!
