Валет снял фуражку, пригладил ежистые волосенки; оглядываясь, подходя к баркасу, засипел:
— Худые дела… худые… Кончай рыбку удить! А то удим-удим, да и про все забудем…
— Какие твои новости — выкладывай.
Мишка пожал его костлявую ручонку своей провонявшей рыбьей слизью рукой, тепло улыбнулся. Давняя их паровала дружба.
— Под Мигулинской вчера Красную гвардию разбили. Началась, брат, клочка… Шерсть летит!..
— Какую? Откуда в Мигулинской?
— Шли через станицу, казаки дали им чистоты… пленных вон какую кучу в Каргин пригнали! Там военно-полевой суд уже наворачивает. Нынче у нас мобилизация. Гляди, вот с утра ахнут в колокол.
Кошевой примкнул баркас, ссыпал в торбу рыбу, пошел, отмеряя веслом большие сажени. Валет жеребенком семенил возле, забегал наперед, запахивая полы шинели, широко кидая руками.
— Мне Иван Алексеев сказал. Он меня только что сменил с дежурства, мельница-то всю ночь пыхтела, завозно. Ну, а он слыхал от самого. К Сергею-то Платонычу из Вёшек офицер чей-то прискакал.
— Что теперь? — по лицу Мишки, возмужалому и вылинявшему за годы войны, скользнула растерянность; он сбоку глянул на Валета, переспросил: — Как теперь?
— Надо подаваться из хутора.
— Куда?
— В Каменскую.
— А там казаки.
— Левее.
— Куда?
— На Обливы.
— Как пройдешь?
— Захочешь — пройдешь! А нет — оставайся, черт тебя во все места нюхай! — окрысился вдруг Валет. — «Как да куда», да я-то почему знаю? Прикрутит — сам найдешь лазейку! Носом сыщешь!
— Ты не горячись. На горячих, знаешь, куда ездют? Иван-то что гутарит?
— Ивана твоего пока раскачаешь…
— Ты не шуми… баба вон глядит.
Они опасливо покосились на молоденькую бабенку, сноху Авдеича Бреха, выгонявшую с база коров. На первом же перекрестке Мишка повернул назад.
— Ты куда? — удивился Валет.
Не оборачиваясь, Кошевой бормотнул:
— Вентери поеду сыму.
— На что?
— Не пропадать же им.
— Значит, ахнем? — обрадовался Валет.
Мишка махнул веслом, сказал издали:
— Иди к Ивану Алексееву, а я вентери отнесу домой и зараз приду.
Иван Алексеевич успел уже уведомить близких казаков. Сынишка его сбегал к Мелеховым, привел Григория. Христоня пришел сам, словно учуя беду. Вскоре вернулся Кошевой, и совет начался. Говорили все сразу, спеша, с минуты на минуту ждали спо́лошного звона.
— Уходить сейчас же! Нынче же сматывать удочки! — возбуждающе горячился Валет.
— Ты нам, стал-быть, резон дай — чего мы пойдем? — спрашивал Христоня.
— Как чего? Начнется мобилизация, думаешь — зацепишься?
— Не пойду — и все.
— Поведут!
— Не доразу. Я им не бычок на оборочке!
Иван Алексеевич, выславший из хаты свою раскосую жену, сердито буркнул:
— Взять — возьмут… Валет правильно гутарит. Только куда идти? Вот загвоздка.
— Я уж говорил ему, — вздохнул Мишка Кошевой.
— Да что ж вы, аль мне всех больше надо? Один уйду! Не нужны нюхари! «Как, да чего, да к чему?..» Вот замылют вас, да еще в тюрьме за большевизму насидитесь!.. Шутки шутите? Время, вишь, какое… Тут все к черту пойдет!..
Григорий Мелехов, сосредоточенно, с каким-то тихим озлоблением вертевший в руках выдернутый из стены ржавый гвоздик, холодно обрезал Валета:
— Ты не сепети! Твое дело другое: ни спереду, ни сзаду — снялся да пошел. А нам надо толком обдумать. У меня вот баба да двое детишек… Я нанюхался пороху не с твое! — Он померцал черными, озлевшими вдруг глазами и, хищно оголяя плотные клыкастые зубы, крикнул: — Тебе можно языком трепать… Как был ты Валет, так и остался им! У тебя, кроме пинжака, ничего нету…
— Ты что рот раззявил! Офицерство свое кажешь? Не ори! Плевать мне на тебя! — выкрикнул Валет.
Ежиная мордочка его побелела от злости, остро и дичало зашныряли узко сведенные злые глазенки, даже дымчатая шерсть на ней как будто зашевелилась..
