Тихий Дон. Книга 2. Страница 151
Серея конопинами белесого лица, он вышел на середину, конфузливо принял из рук прежнего атамана символ власти — медноголовую атаманскую насеку. До этого он ни разу не ходил в атаманах; когда выбирали его — ломался, отказывался, ссылаясь на незаслуженность такой чести и на свою малограмотность. Но старики встретили его подмывающими криками:
— Бери насеку! Не супротивничай, Григорич!
— Ты у нас в хуторе первый хозяин.
— Не проживешь хуторское добро!
— Гляди, хуторские паи не пропей, как Семен!
— Но-но… этот пропьет!
— С базу есть чего взять!
— Слупим, как с овечки!..
Так необычны были стремительные выборы, и вся полубоевая обстановка, что Мирон Григорьевич согласился без особых упрашиваний. Выбирали не так, как прежде. Бывало, приезжал станичный атаман, созывались десятидворные, кандидаты баллотировались, а тут — так-таки, по-простому, сплеча: «Кто за Коршунова — прошу отойти вправо». Толпа вся хлынула вправо, лишь чеботарь Зиновий, имевший на Коршунова зуб, остался стоять на месте один, как горелый пень в займище.
Не успел вспотевший Мирон Григорьевич глазом мигнуть, — ему уж всучили в руки насеку, заревели издали и под самым ухом:
— Магарыч станови!
— Все шары накатили тебе!
— Обмывать надо!
— Качать атамана!
Но сотник, прерывая крики, умело направил сход на деловое решение вопросов. Он поставил вопрос о выборе командира отряда и, наверное, наслышанный в Вешенской о Григории, льстя ему, польстил и хутору:
— Желательно бы иметь командира — офицера! С тем и дело в случае боя будет успешней и урона меньше будет. А на вашем хуторе героев — хоть отбавляй. Я не могу навязывать вам, станичники, свою волю, но со своей стороны порекомендую вам хорунжего Мелехова.
— Какого?
— Два их у нас.
Офицер, скользя по толпе глазами, остановился на видневшейся позади склоненной голове Григория, — улыбаясь, крикнул:
— Григория Мелехова!.. Как вы, станичники?
— В добрый час!
— Покорнейше просим!
— Григорь Пантелевич! Ядрена-голень!
— Выходи середь круга! Выходи!
— Старики хочут поглядеть на тебя!
Подталкиваемый сзади, Григорий, багровея, вышел на середину круга, затравленно оглянулся.
— Веди наших сынов! — Матвей Кашулин стукнул костылем и размашисто закрестился. — Веди и руководствуй ими, чтоб они у тебя, как гуси у доброго гусака, в шайке сохранялись. Как энтот караулит своих племяков и оберегает от хищного зверя и человека, так и ты оберегай! Сумей ишо четыре креста заслужить, давай тебе бог!
— Пантелей Прокофич, сын у тебя!..
— Голова у него золотая! Мозговит, сукин кот!
— Черт хромой, станови хучь четверть!
— Га-га-га-га!.. Об-мо-е-е-ем!..
— Господа старики! Тише! Может, назначим две али три переписи безо всяких охотов? Охотники не то пойдут, не то нет…
— Три года!
— Пять!
— Охотников набирать!
— Сам ступай, какой тебя… держит?
К сотнику, о чем-то говорившему с новым атаманом, подошли четверо стариков с верхнего конца хутора. Один из них, мелкий беззубый старичонка, по уличному прозвищу Сморчок, был известен тем, что всю жизнь сутяжничал. Он так часто ездил в суд, что единственная белая кобыла, которая была у него в хозяйстве, настолько изучила туда дорогу, что стоило пьяному ее хозяину упасть в повозку и крикнуть свиристящим дискантом: «В суд!» — кобыла сама направлялась по дороге в станицу… Сморчок, стягивая шапчонку, подошел к сотнику. Остальные старики, из них один — крепкий хозяин, уважаемый всеми, Герасим Болдырев, остановились возле. Сморчок, помимо всех прочих достоинств отличавшийся краснобайством, первый затронул сотника:
— Ваше благородие!
— Что вам, господа старики? — сотник любезно изогнулся, наставляя большое, с мясистой мочкой ухо.
— Ваше благородие, вы, значит, не дюже наслышаны об нашем хуторном, коего вы определили нам в командиры. А мы вот, старики, обжалуем это ваше решение, и мы— правомочны на это. Отвод ему даем!
— Бери насеку! Не супротивничай, Григорич!
— Ты у нас в хуторе первый хозяин.
— Не проживешь хуторское добро!
— Гляди, хуторские паи не пропей, как Семен!
— Но-но… этот пропьет!
— С базу есть чего взять!
— Слупим, как с овечки!..
Так необычны были стремительные выборы, и вся полубоевая обстановка, что Мирон Григорьевич согласился без особых упрашиваний. Выбирали не так, как прежде. Бывало, приезжал станичный атаман, созывались десятидворные, кандидаты баллотировались, а тут — так-таки, по-простому, сплеча: «Кто за Коршунова — прошу отойти вправо». Толпа вся хлынула вправо, лишь чеботарь Зиновий, имевший на Коршунова зуб, остался стоять на месте один, как горелый пень в займище.
Не успел вспотевший Мирон Григорьевич глазом мигнуть, — ему уж всучили в руки насеку, заревели издали и под самым ухом:
— Магарыч станови!
— Все шары накатили тебе!
— Обмывать надо!
— Качать атамана!
Но сотник, прерывая крики, умело направил сход на деловое решение вопросов. Он поставил вопрос о выборе командира отряда и, наверное, наслышанный в Вешенской о Григории, льстя ему, польстил и хутору:
— Желательно бы иметь командира — офицера! С тем и дело в случае боя будет успешней и урона меньше будет. А на вашем хуторе героев — хоть отбавляй. Я не могу навязывать вам, станичники, свою волю, но со своей стороны порекомендую вам хорунжего Мелехова.
— Какого?
— Два их у нас.
Офицер, скользя по толпе глазами, остановился на видневшейся позади склоненной голове Григория, — улыбаясь, крикнул:
— Григория Мелехова!.. Как вы, станичники?
— В добрый час!
— Покорнейше просим!
— Григорь Пантелевич! Ядрена-голень!
— Выходи середь круга! Выходи!
— Старики хочут поглядеть на тебя!
Подталкиваемый сзади, Григорий, багровея, вышел на середину круга, затравленно оглянулся.
— Веди наших сынов! — Матвей Кашулин стукнул костылем и размашисто закрестился. — Веди и руководствуй ими, чтоб они у тебя, как гуси у доброго гусака, в шайке сохранялись. Как энтот караулит своих племяков и оберегает от хищного зверя и человека, так и ты оберегай! Сумей ишо четыре креста заслужить, давай тебе бог!
— Пантелей Прокофич, сын у тебя!..
— Голова у него золотая! Мозговит, сукин кот!
— Черт хромой, станови хучь четверть!
— Га-га-га-га!.. Об-мо-е-е-ем!..
— Господа старики! Тише! Может, назначим две али три переписи безо всяких охотов? Охотники не то пойдут, не то нет…
— Три года!
— Пять!
— Охотников набирать!
— Сам ступай, какой тебя… держит?
К сотнику, о чем-то говорившему с новым атаманом, подошли четверо стариков с верхнего конца хутора. Один из них, мелкий беззубый старичонка, по уличному прозвищу Сморчок, был известен тем, что всю жизнь сутяжничал. Он так часто ездил в суд, что единственная белая кобыла, которая была у него в хозяйстве, настолько изучила туда дорогу, что стоило пьяному ее хозяину упасть в повозку и крикнуть свиристящим дискантом: «В суд!» — кобыла сама направлялась по дороге в станицу… Сморчок, стягивая шапчонку, подошел к сотнику. Остальные старики, из них один — крепкий хозяин, уважаемый всеми, Герасим Болдырев, остановились возле. Сморчок, помимо всех прочих достоинств отличавшийся краснобайством, первый затронул сотника:
— Ваше благородие!
— Что вам, господа старики? — сотник любезно изогнулся, наставляя большое, с мясистой мочкой ухо.
— Ваше благородие, вы, значит, не дюже наслышаны об нашем хуторном, коего вы определили нам в командиры. А мы вот, старики, обжалуем это ваше решение, и мы— правомочны на это. Отвод ему даем!