Себе много ли перепадет? И все спрашивают с помещика - почему ленив выколачивать оброк. А с мужика больше одной шкуры не сдерешь. Истощало государство при покойном царе Алексее Михайловиче от войн, от смут и бунтов. Как погулял по земле вор анафема Стенька Разин, - крестьяне забыли бога. Чуть прижмешь покрепче, - скалят зубы по-волчьи. От тягот бегут на Дон, - откуда их ни грамотой, ни саблей не добыть.
Конь плелся дорожной рысцой, весь покрылся инеем. Ветви задевали дугу, сыпали снежной пылью. Прильнув к стволам, на проезжего глядели пушистохвостые белки, - гибель в лесах была этой белки. Иван Артемич лежал в санях и думал, - мужику одно только и оставалось: думать...
"Ну, ладно... Того подай, этого подай... Тому заплати, этому заплати... Но - прорва, - эдакое государство! - разве ее напитаешь? От работы не бегаем, терпим. А в Москве бояре в золотых возках стали ездить. Подай ему и на возок, сытому дьяволу. Ну, ладно... Ты заставь, бери, что тебе надо, но не озорничай... А это, ребята, две шкуры драть - озорство. Государевых людей ныне развелось - плюнь, и там дьяк, али подьячий, али целовальник сидит, пишет... А мужик один... Ох, ребята, лучше я убегу, зверь меня в лесу заломает, смерть скорее, чем это озорство... Так вы долго на нас не прокормитесь..."
Ивашка Бровкин думал, может быть, так, а может, и не так. Из леса на дорогу выехал, стоя в санях на коленках, Цыган (по прозвищу), волковский же крестьянин, черный, с проседью, мужик. Лет пятнадцать он был в бегах, шатался меж двор. Но вышел указ: вернуть помещикам всех беглых без срока давности. Цыгана взяли под Воронежем, где он крестьянствовал, и вернули Волкову-старшему. Он опять было навострил лапти, - поймали, и велено было Цыгана бить кнутом без пощады и держать в тюрьме, - на усадьбе же у Волкова, - а как кожа подживет, вынув, в другой ряд бить его кнутом же без пощады и опять кинуть в тюрьму, чтобы ему, плуту, вору, впредь бегать было неповадно. Цыган только тем и выручился, что его отписали на Васильеву дачу.
- Здорово, - сказал Цыган Ивану и пересел в его сани.
- Здорово.
- Ничего не слышно?
- Хорошего будто ничего не слышно...
Цыган снял варежку, разворотил усы, бороду, скрывая лукавство:
- Встретил в лесу человека: царь, говорит, помирает.
Иван Артемич привстал в санях. Жуть взяла... "Тпру"... Стащил колпак, перекрестился:
- Кого же теперь царем-то скажут?
- Окромя, говорит, некого, как мальчонку, Петра Алексеевича. А он едва титьку бросил...
- Ну, парень! - Иван нахлобучил колпак, глаза побелели. - Ну, парень... Жди теперь боярского царства. Все распропадем...
- Пропадем, а может, и ничего - так-то. - Цыган подсунулся вплоть. Подмигнул. - Человек этот сказывал - быть смуте... Может, еще поживем, хлеб пожуем, чай - бывалые. - Цыган оскалил лешачьи зубы и засмеялся, кашлянул на весь лес.
Белка кинулась со ствола, перелетела через дорогу, посыпался снег, заиграл столбом иголочек в косом свете. Большое малиновое солнце повисло в конце дороги над бугром, над высокими частоколами, крутыми кровлями и дымами волковской усадьбы...
3
Ивашка и Цыган оставили коней около высоких ворот. Над ними под двухскатной крышей - образ честного креста господня. Далее тянулся кругом всей усадьбы неперелазный тын. Хоть татар встречай... Мужики сняли шапки. Ивашка взялся за кольцо в калитке, сказал как положено:
- Господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас...
Скрипя лаптями, из воротни вышел Аверьян, сторож, посмотрел в щель, - свои. Проговорил: аминь, - и стал отворять ворота.
Мужики завели лошадей во двор. Стояли без шапок, косясь на слюдяные окошечки боярской избы. Туда, в хоромы, вело крыльцо с крутой лестницей. Красивое крыльцо резного дерева, крыша луковицей. Выше крыльца - кровля - шатром, с двумя полубочками, с золоченым гребнем. Нижнее жилье избы - подклеть - из могучих бревен.
