Вошла Софья, - по-девичьему - простоволосая, в черном бархатном летнике с собольим мехом. Хмуро села к столу. За ней - красавец Шакловитый, белозубо улыбаясь. На нем был крапивного цвета стрелецкий кафтан. Сел рядом с Софьей. Никита Гладкий, придурковато, - слуга верный, - отошел к притолоке. Шакловитый вертел в пальцах письмо Петра, вынутое у Волкова из кармана.
- Государыня прочла письмецо, дело пустое. Что же так спешно погнали тебя в ночную пору?
- Разведчик, - сквозь зубы проговорила Софья.
- Мы рады поговорить с тобой, царев стольник... Здоров ли царь Петр? Здорова ли царица? Долго ли думают на нас серчать? (Волков молчал.) Ты отвечай, а то заставим...
- Заставим, - тихо повторила Софья, тяжело, по-мужичьи глядя на него.
- Довольно ли припасов в потешных войсках? Не терпят ли какой нужды? Государыня все хочет знать, - спрашивал Шакловитый. - А зачем караулы на дорогах ставите, - забавы ради али кого боитесь? Скоро в Москву от вас и проезда не будет... Обозы с хлебом отбиваете, - разве это порядки...
Волков, как приказано, молчал, - опустил голову. Страшно было молчать. Но чем нетерпеливее спрашивал Шакловитый, чем грознее хмурилась Софья, тем упрямее сжимались у него губы. И сам был не рад такому своему озорству. Много накопилось силы, покуда валялся на боку в Преображенском. И сердце ярилось: пытай, на - пытай, ничего не скажу... Кинься сейчас Шакловитый с ножом, - ремни резать из спины, - нагло бы, весело взглянул ему в глаза. И Волков поднял голову, стал глядеть нагло и весело. Софья побледнела, ноздри у нее раздулись. Шакловитый бешено топнул, вскочил:
- На дыбе отвечать хочешь?
- Нечего мне вам отвечать, - проговорил Волков (сам даже ужаснулся), ногу выставил, плечом повел. - Сами и поезжайте в Преображенское, стрельцов провожатых у вас, чай, хватит...
Со всего плеча Шакловитый ударил его в душу. Волков подавился, попятился и видел, как от стола поднималась Софья, дрожа налитым гневом толстым лицом.
- Отрубить голову, - сказала она хрипловато, Никита Гладкий и караульный поволокли Волкова во двор. "Палачи!" - закричал Никита. Волков повис на руках. Его отпустили, упал ничком. Кое-кто из стрельцов подошел, стали спрашивать: кто таков и за что рубить голову? Посмеиваясь, стали вызывать, - перекличкой через всю темную площадь, - охотника-палача. Гладкий сам потащил было саблю из ножен. Ему сказали: "Стыдновато, Никита Иваныч, саблю таким делом кровавить". Заругавшись, убежал во дворец. Тогда старик караульный нагнулся, потрогал за плечо окостеневшего Волкова.
- Ступай на здоровье. В ворота не ходи, а беги стеной, да и перелезь где-нибудь...
Костры на Лубянской площади погасли (один еще тлел у избы), - никто не хотел таскать дров, сколько ни шумел Овсей. В темноте многие стрельцы ушли по дворам. Иные спали. Человек пять, отойдя к забору, в тень навесистых лип, разговаривали тихо...
- Гладкий говорил: на Рязанском подворье у Бориса Голицына спрятано шестьдесят чепей гремячих серебряных... Разделим, говорит, их, продуваним...
- Гладкому дорваться грабить, только он мало кого сманит на это.
- Веры нет: им грабить, а нам отвечать.
- Стольник правильно говорил: как бы мы скоро царя Петра не испужались...
- Недолго и испужаться...
- А эта, царевна-то наша, - одних дарит деньгами, а другие торчи день и ночь в караулах, дома все хозяйство разорено...
- А я бы, ей-ей, ушел без оглядки в потешные войска...
- А ведь он, ребята, одолеет...
- Очень просто...
- Зря мы здесь ждем... Дождемся петли на шею...
Замолчали, обернулись. Со стороны Кремля кто-то подскакивал во весь мах. "Опять Гладкий... Что его, дьявола, носит!.." Пьяно загнав коня в костер, Гладкий соскочил, закричал:
- Для чего стрельцы не в сборе? Для чего не посланы на заставы? В Кремле все готовы, а у вас и костры не горят! Спят!
