Он подводил хитрое крепление кормовых шпангоутов.
- Петр Ликсеич, вы мне уж не мешайте, для бога, - неласково говорил Федосей, - плохо получится мое крепление, - отрубите голову, воля ваша, только не суйтесь под руку...
- Ладно, ладно, я помогу только...
- Идите помогайте вон Аладушкину, а то мы с вами только поругаемся...
Работали весь июль месяц. Шаутбенахт Юлиус Рез делал непрестанные ученья судовым командам, взятым из солдат Преображенского и Семеновского полков. Среди них много было детей дворянских, сроду не видавших моря. Юлиус Рез - по свирепости и отваге истинный моряк - линьками вгонял в матросов злость к навигации. Заставлял стоять на бом-брам-реях, на двенадцати саженях над водой, прыгать с борта головой вниз в полной одежде: "Кто утонет, тот не моряк!" Расставив ноги на капитанском мостике, руки с тростью за спиной, челюсть, как у медецинского кобеля, все видел, пират, одним глазом: кто замешкался, развязывая узел, кто крепит конец не так. "Эй там, на стеньга-стакселе, грязный корофф, как травишь фалл?" Топал башмаком: "Все - на шканцы... Снашала!"
Из Москвы прибыл новоназначенный посол Емельян Украинцев, опытнейший из дельцов Посольского приказа, с ним - дьяк Чередеев и переводчики Лаврецкий и Ботвинкин. Привезли для раздачи султану и пашам соболей, рыбьего зуба и полтора пуда чаю.
Четырнадцатого августа "Крепость" поднял паруса и, сопровождаемый всем флотом, при крепком северо-восточном ветре вышел в открытое море, держа курс на запад-юго-запад. Семнадцатого с левого борта на ногайской стороне показались тонкие минареты Тамани, флот пересек пролив и с пальбою, окутавшись пороховым дымом, прошел в виду Керчи, стал на якорь. Стены города были весьма древние, высокие квадратные башни кое-где обвалились. Ни фортов, ни бастионов. Близ берега стояли четыре корабля. Турки, видимо, переполошились, - не ждали, не гадали увидеть весь залив, полный парусов и пушечного дыма.
.. . . . . . . . . . . .
Керченский паша Муртаза, холеный и ленивый турок, с испугом глядел в проломное окно одной из башен. Он послал приставов на московский адмиральский корабль - спросить, зачем пришел такой большой караван. Месяц тому назад ханские татары доносили, что царский флот худой и совсем без пушек и через азовские мели ему сроду не пройти.
- Ай-ай-ай... Ай-ай-ай, - тихо причитал Муртаза, отгибая веточку кустарника в окошке, чтобы лучше видеть. Считал, считал корабли. Бросил. - Кто поверил ханским лазутчикам? - закричал он чиновникам, стоявшим позади него на башенной площадке, загаженной птицами. - Кто поверил татарским собакам?
Муртаза затопал туфлями. Чиновники, сытые и обленившиеся в спокойном захолустье, прикладывали руки к сердцу, сокрушенно качали фесками и чалмами. Понимали, что Муртазе придется писать султану неприятное письмо, и как еще обернется: султан, хоть и пресветлый наместник пророка, но вспыльчив, и бывали случаи, когда и не такой паша, кряхтя, садился на кол.
Косой парус фелюги с приставами отделился от адмиральского корабля. Муртаза послал чиновника на берег торопить посланных и сам снова принялся считать корабли. Пристава - два грека - явились, подкатывая глаза, вжимая головы в плечи, щелкая языками. Муртаза свирепо вытянул к ним жирное лицо. Рассказали:
- Московский адмирал велел тебе кланяться и сказать, что они провожают посланника к султану. Мы сказали адмиралу, что ты-де не можешь пропустить посланника морем, - пусть едет, как все, через Крым на Бабу. Адмирал сказал: "А не хотите пускать морем, так мы всем флотом до Константинополя проводим посланника".
Муртаза-паша на другой день послал важных беев к адмиралу. И беи сказали:
- Мы вас, московитов, жалеем, вы нашего Черного моря не знаете, - во время нужды на нем сердца человеческие черны, оттого и зовется оно черным. Послушайте нас, поезжайте сушей на Бабу.
Адмирал Головин только надулся: "Испугали".
