Петр Первый. Книга 2. Странца 056
Иван Артемич сидел внизу, в поварне, с мужиками, играл при сальной свече в карты, в дураки, - по старой памяти любил позабавиться. Вдруг в низкую дверь полезла, нагнувшись, голова в треуголке. Сначала подумали, - солдат какой-нибудь, стороживший склады, пришел погреться. Обмерли. Петр Алексеевич усмехнулся, оглянув хозяина: мало почтенен - в заячьей поношенной кацавейке, со вдавленной от страха в плечи седоватой головой.
Петр Алексеевич спросил квасу. Сел на лавку. При мужиках и приказчиках сказал так:
- Иван, был я раз у тебя сватом. Вдругорядь быть хочу. Кланяйся.
Иван Артемич, весь засалившись, недолго говоря, кувырнулся на земляной пол в ноги.
- Иван, - сказал Петр Алексеевич, - приведи сына.
Артамошка был уж тут, за печью. Петр Алексеевич поставил его между колен, оглядел пытливо.
- Что ж ты, Иван, такого молодца от меня прячешь? Я бьюсь бесчеловечно, а они - вот они... (И - Артамону.) Грамоте разумеешь?
Артамошка только чуть побледнел и по-французски без запинки, как горохом, отсыпал:
- Разумею по-французски и по-немецки, пишу и читаю способно... (Петр Алексеевич рот разинул: "Мать честная! Ну-ка еще!") - Артамошка ему то же самое по-немецки. На свечу прищурился и - по-голландски, но уже с запинкой.
Петр Алексеевич стал его целовать, хлопал ладонью и пхал и тащил на себя, тряс.
- Ну, скажите! Ах, молодчина! Ах, ах! Ну, спасибо, Иван, за подарок. С мальчишкой простись, брат, теперь. Но не пожалеете: погодите, скоро за ум графами стану жаловать...
Велел собирать ужинать. Иван Артемич молил пойти наверх, в горницы: здесь же неприлично! Наспех, за печкой, наложил парик, натянул камзол. Тайно послал холопа за Санькой. В дверях встал мажордом с серебряным шаром на булаве. Петр Алексеевич только похохатывал:
- Не пойду наверх. Здесь теплее. Стряпуха, мечи что ни есть на печи...
Рядом посадил Артамошку, говорил с ним по-немецки. Шутил. Угощал вином приказчиков и мужиков. Велел петь песни. Пожилые мужики, стоя у дверей, - податься некуда, - запели медвежьими голосами. Вдруг в поварню влетела Санька, - напудренная, наполовину голая, в шелках. Петр схватил ее за руки, посадил по другую сторону. Бабочка, не робея, начала подтягивать мужикам долгим нежным голосом, придвинула ближе к лицу свечку, поглядывала на Петра - лукаво, прозрачно... Гуляли за полночь.
Наутро Петр Алексеевич с дружками поехал к князю Буйносову - сватать Наталью. И так ездил и рядился целую неделю то к Бровкиным, то к Буйносовым, возил за собой полсотни народу. Рядились, пировали на девишниках и мальчишниках, - шумно свадьбу сыграли на покров. Вошла эта свадьба Ивану Артемичу в копеечку.
Недели через две Санька с мужем выехала в Париж.
.. . . . . . . . . . . .
До Вязьмы ехали с обозами, медленно. Подолгу кормили лошадей в ямах. Снегу выпало довольно, дни - ясные, дорога - легкая.
В Вязьме на постоялом дворе Александра Ивановна поругалась с мужем. Василий намеревался здесь передохнуть, сходить в баню, а назавтра, выстояв обедню, - к воеводе, дальнему родственнику, обедать. Да перековать лошадей, да то, да се.
- Хочу ехать быстро. Душу мою эта дорога вытянула, - сказала Александра Ивановна мужу. - Отдыхать будем в Риге.
- Саша! Да говорят же тебе - за Вязьмой шалят. Обозы по пятьсот саней сбиваются, - проехать эти места...
- Знать ничего не знаю...
Сидели за ужином наверху, в чистой светелке, озаренной лампадами. Василий - в дорожном расстегнутом тулупчике, Александра Ивановна - в желудевом бархатном платье с длинными рукавами, в пуховом платке, русые волосы собраны косой вокруг головы. Не ела, только щипала хлеб. Лицо опалое, под глазами - тени, все от нетерпения. Господи, что за человек!
Волков, - с неохотой жуя соленую ветчину:
- Скажи мне, что ты за человек? Что за наказанье? Ни покою, ни тихости, - не спит, не ест, по-человечески не разговаривает... Несет тебя на край света, - зачем?
Петр Алексеевич спросил квасу. Сел на лавку. При мужиках и приказчиках сказал так:
- Иван, был я раз у тебя сватом. Вдругорядь быть хочу. Кланяйся.
Иван Артемич, весь засалившись, недолго говоря, кувырнулся на земляной пол в ноги.
- Иван, - сказал Петр Алексеевич, - приведи сына.
Артамошка был уж тут, за печью. Петр Алексеевич поставил его между колен, оглядел пытливо.
- Что ж ты, Иван, такого молодца от меня прячешь? Я бьюсь бесчеловечно, а они - вот они... (И - Артамону.) Грамоте разумеешь?
Артамошка только чуть побледнел и по-французски без запинки, как горохом, отсыпал:
- Разумею по-французски и по-немецки, пишу и читаю способно... (Петр Алексеевич рот разинул: "Мать честная! Ну-ка еще!") - Артамошка ему то же самое по-немецки. На свечу прищурился и - по-голландски, но уже с запинкой.
Петр Алексеевич стал его целовать, хлопал ладонью и пхал и тащил на себя, тряс.
- Ну, скажите! Ах, молодчина! Ах, ах! Ну, спасибо, Иван, за подарок. С мальчишкой простись, брат, теперь. Но не пожалеете: погодите, скоро за ум графами стану жаловать...
Велел собирать ужинать. Иван Артемич молил пойти наверх, в горницы: здесь же неприлично! Наспех, за печкой, наложил парик, натянул камзол. Тайно послал холопа за Санькой. В дверях встал мажордом с серебряным шаром на булаве. Петр Алексеевич только похохатывал:
- Не пойду наверх. Здесь теплее. Стряпуха, мечи что ни есть на печи...
Рядом посадил Артамошку, говорил с ним по-немецки. Шутил. Угощал вином приказчиков и мужиков. Велел петь песни. Пожилые мужики, стоя у дверей, - податься некуда, - запели медвежьими голосами. Вдруг в поварню влетела Санька, - напудренная, наполовину голая, в шелках. Петр схватил ее за руки, посадил по другую сторону. Бабочка, не робея, начала подтягивать мужикам долгим нежным голосом, придвинула ближе к лицу свечку, поглядывала на Петра - лукаво, прозрачно... Гуляли за полночь.
Наутро Петр Алексеевич с дружками поехал к князю Буйносову - сватать Наталью. И так ездил и рядился целую неделю то к Бровкиным, то к Буйносовым, возил за собой полсотни народу. Рядились, пировали на девишниках и мальчишниках, - шумно свадьбу сыграли на покров. Вошла эта свадьба Ивану Артемичу в копеечку.
Недели через две Санька с мужем выехала в Париж.
.. . . . . . . . . . . .
До Вязьмы ехали с обозами, медленно. Подолгу кормили лошадей в ямах. Снегу выпало довольно, дни - ясные, дорога - легкая.
В Вязьме на постоялом дворе Александра Ивановна поругалась с мужем. Василий намеревался здесь передохнуть, сходить в баню, а назавтра, выстояв обедню, - к воеводе, дальнему родственнику, обедать. Да перековать лошадей, да то, да се.
- Хочу ехать быстро. Душу мою эта дорога вытянула, - сказала Александра Ивановна мужу. - Отдыхать будем в Риге.
- Саша! Да говорят же тебе - за Вязьмой шалят. Обозы по пятьсот саней сбиваются, - проехать эти места...
- Знать ничего не знаю...
Сидели за ужином наверху, в чистой светелке, озаренной лампадами. Василий - в дорожном расстегнутом тулупчике, Александра Ивановна - в желудевом бархатном платье с длинными рукавами, в пуховом платке, русые волосы собраны косой вокруг головы. Не ела, только щипала хлеб. Лицо опалое, под глазами - тени, все от нетерпения. Господи, что за человек!
Волков, - с неохотой жуя соленую ветчину:
- Скажи мне, что ты за человек? Что за наказанье? Ни покою, ни тихости, - не спит, не ест, по-человечески не разговаривает... Несет тебя на край света, - зачем?