Человечишко худой, холоп, - придумал! Обогащение казны... Федор Юрьевич... (Обернулся к посапывающему кня-зю Ромодановскому.) Прикажи отыскать, привезти Курбатова сейчас же. И обедать без него не сядем... То-то, господа министры, - орленую бумагу надо продавать: для всех крепостей, для челобитных, - бумагу с гербом, от копейки до десяти рублев. Понятно? Денег нет воевать? Они - вот они - денежки!
Глава третья
1
Еще не светало, а уже по всему дому хлопали двери, скрипели лестницы, - девки волокли на двор коробья, узлы, дорожные сундуки. Князь Роман Борисович закусывал за кое-как собранным столом, при сальной свече. Хлебая щи, недовольно оборачивался.
- Авдотья же... Антонида... Олька!.. О господи!.. Приподняв живот, тянулся за штофом. И мажордом, туда же, пропал. Ну вот - по лестнице загрохотал кто-то вниз башкой.
- Тише, дьяволы!.. О господи...
Вбежала шалая Антонида, - волосы растрепаны, на самой - старая матернина шуба.
- Антонида, сядь ты, ешь...
- Да, ах, тятенька...
Схватила пуховый платок, кинулась в сени. Роман Борисович стал искать - чего бы еще съесть. Над головой (в светлице) поволокли что-то, уронили, - посыпался сор с дощатого потолка. Что же это такое? Дом ломают?.. Крутя головой, положил осетринки.
В дверь внесло княгиню Авдотью, - в шубе, в теплых платках, - ткнулась у стены на венецианский стул. С перепугу осунулась: за всю жизнь два раза только уезжала из Москвы - к Троице и в Новый Иерусалим. И вдруг такой путь и - наспех...
- Чего ты загодя обмоталась платками? Размотайся, поешь. В дороге не еда, слезы.
- Роман Борисович, далек ли поход-то?
- В Воронеж, мама.
- Ба-а-атюшки...
Всхлипнула без слез. Сверху - визгливый голос Ольги: "Маменька, парики вы куда засунули?" Авдотью легко, как лист, сорвало со стула, унесло за дверь.
Одно утешало Романа Борисовича: знал, - такая же суета сейчас по всей Москве. Князь-кесарь, хозяин и страшилище столицы, третьего дня объявил царский указ: палатным людям с женами и детьми, именитым купцам и знатным людям из Немецкой слободы - ехать в Воронеж на спуск корабля "Предестинация", столь великого, что мало и за границей таких видано. Из-за близкой распутицы ехать не мешкав, чтобы захватить санный путь.
Роман Борисович, хотя и с натугой, но уже начинал все-таки разбираться в политике. В январе, после шумных праздников, пришли из Константинополя от великого посла Емельяна Украин-цева письма: турки совсем было шли на вечный мир, только просили небольших уступок, дабы раздраженные сердца могли прийти к умягчению, и Емельян Украинцев даже склонил их к той мысли, что мы непреклонно стоим на Карловицком конгрессе обозначенном фундаменте: "кто чем владеет, да владеет", - но вдруг что-то в Цареграде случилось, какой-то враг вмешался в переговоры, и турки злее, чем вначале, стали задираться: требовать назад Азов и город Казыкерман с приднепровскими городками, требовали по-прежнему - платить московским царям дань крымскому хану. О гробе господнем и поминать не хотели.
Петр, получив эти вести, кинулся в Воронеж. Александр Данилович, выгнав березовым веником остатки праздничного хмеля, поехал в пышной карете по именитым купцам. Говорил им сердечно: "Выручать надо. Если к весне турок не устрашим превеликим флотом - миру не быть. Прахом пойдут все начинания".
Лев Кириллович, в свой черед, со слезами говорил в Кремле высоким палатным людям: "Бесчестье можем ли стерпеть? По-прежнему платить дань крымскому хану, ждать каждую весну татарских орд на лучших землях наших? Можем ли далее сносить поругания турками и католиками гроба господня? Как при Минине и Пожарском, исподнюю сорочку отдадим на построение великого воронежского флота".
Кораблестроительным кумпаниям пришлось снова развязывать кошель. По Москве пошли зловещие слухи о близкой войне: едва ли не весь мир, говорят, подымался с оружием друг на друга.
