4
Прошел дождь, унесло тучи. Ветер был теплый, пахло травой, дымом. Издалека, в Немецкой слободе, бренькал колокол на кирке.
Петр сидел у поднятого окошка, - свечей еще не зажигали, - дочитывал челобитные. В глубине спальни, у двери, не шевелясь, белел залысым черепом Никита Демидов - кузнец из Тулы.
"...Истинно, государь, народы ослабевают в исполнении и чуть послабже, - думают, что все-де станет по-старому... (Писал изыскатель доходов, прибыльщик Алексей Курбатов.) Гостиной сотни купец Матвей Шустов подал сказку о торгах и пожитках своих и в сказке писал, будто всех пожитков у него только тысячи на две рублев и разорен всеконечно. Мне известно, - у Матвея на дворе в Зарядье, под полом, в нужном чулане, куда и зайти срамно, зарыто дедовских еще пожитков тысяч сорок золотых червонных. И он, Матвей, человек непостоянный, - пьянством истощает богатство, а не умножает, и, если его не обуздать - истребит до конца. Великий государь, укажи послать к Матвею в Зарядье подьячего да человек двадцать солдат, и он те золотые деньги вынет..."
Петр тряхнул головой, положил челобитную на подоконник, налево, - к исполнению. Следующая была от судьи Мишки Беклемишева, написана дрожащей рукой, - разобрал только: "...служил отцу твоему и брату твоему и был на многих службах и сказано мне быть в московском Судном приказе судьей. Сижу и по сей день судьей бескорыстно... От такого бескорыстного сиденья одолжал и охудал вконец. Великий государь, смилуйся, - за бескорыстное сиденье отпусти меня воеводой хоть в Полтаву..."
Петр зевнул, бросил челобитную в кучу бумаг - направо. Были еще донесения из Белгорода и Севска о том, что полковые, городовые и всяких чинов служилые люди и крепостные люди и крестьяне не хотят служить государевой службе, не хотят быть у строения морских судов и у лесной работы и бегут отовсюду в донецкие казачьи городки... На углу бумаги пометил: "Вызвать белгородского и севского воевод, допросить с пристрастием".
Была слезная челобитная государственных крестьян на кун-гурского воеводу Сухотина, что он-де стал брать со всякого двора сверх всех даней по восьми алтын себе в корысть и велит избы и бани запечатывать, - делай, что хочешь, - пора студеная, многие роженицы рожают в хлеву, младенцы безвременно помирают, а иных женщин воевода в земской избе берет за грудь и цыцки им жмет до крови и по-иному озорничает и увечит...
Петр скребнул в затылке. Вопль стоял по всей земле, - уберут одного воеводу, другой хуже озорничает. Где взять людей?.. Вор на воре. Начал писать, брызгая гусиным пером: "Послать в Кунгур..."
- Никита, - обернулся, - тебя поставить воеводой, воровать будешь?
Никита Демидов, не отходя от двери, осторожно вздохнул:
- Как обыкновенно, Петр Алексеевич, - должность такая.
- Людей нет. А?
Никита пожал плечом, - дескать, конечно, с одной стороны, людей нет...
- На дыбе его ломаешь... Жалованье большое кладешь... Воруют... (Макал, писал, хотя было совсем темно.) Совести нет. Чести нет... Шутов из них понаделал... Отчего? (Обернулся.)
- Сытый-то хуже ворует, Петр Алексеевич, - смелее...
- Но, но, ты - смелый...
- Плакать хочется, Петр Алексеевич... Горюешь - людей нет... А у меня с горячего дела взяли одиннадцать лучших кузнецов в солдаты...
- Кто взял?
- Твоей милости боярин Чемоданов, - прибыл в Тулу с дьяками для переписи... (Никита замялся, всматриваясь, - лица Петра не разобрать: он весь повернулся от окна.) От тебя чего скрывать, - такие дела были в Туле! Кто мог заплатить - все откупились... Заслал он и ко мне на завод подьячего... Будь я в Туле тогда, - отступного пятьсот рублев не пожалел бы за таких мастеров... Сделай милость, - уж как-нибудь... Все ведь оружейники, мастера не хуже аглицких...
Петр - сквозь зубы:
- Подай челобитную...
