- А ты что,- не мужик?
- Ладно, я их рожном.
Мишка подумал: "Все понятно".
Через небольшое время из переулка вышли трое в стрелецких колпаках, оглядели пустую улицу, залитую луной, и - прямо к воротам. Мишка сказал строго:
- Проходите...
Стрельцы подошли недобро к одноколке:
- Что за человек? Зачем в такой час в слободе?
Мишка им - тихо, угрожающе:
- Ребята, давайте отсюда скорей...
- А что? - злобно крикнул один, пьянее других. - Чего пугаешь? Знаем мы, откуда... (Другие двое ухватили его за плечи, зашептали.) Голова-то у тебя тоже на нитке держится... Погодите, погодите... (Товарищи уже оттаскивали его, не давали, чтобы он засучил рукав.) Не всех еще перевешали... Зубы у нас есть... Не торчать бы тому на коле... (Ему ударили по шее, - уронил шапку, - уволокли в переулок.)
Свет в окошечках скоро погас. Но Петр не выходил. За воротами Лука время от времени начинал сонно постукивать в коло-тушку. Скоро настала такая тишина - уморившийся конь, и тот повесил голову. Мишка сквозь дрему услышал, как кричат петухи. Лунный свет похолодел. В конце улицы желтела, розовела заря. Во второй раз он проснулся от шепота, - кругом одноколки стояли мальчишки, иные без штанов. Но только он открыл глаза - все разбежались, махая рукавами, мелькая черными пятками. Солнце было уже высоко.
Петр вышел из калитки, надвинув на глаза шляпу. Густо кашлянул, взял вожжи.
"Вот и с плеч долой", - пробасил, тронул рысью.
Когда выехали из Москвы на зеленое поле, - вдали острые кровли немецкой слободы, за ними лежащие за краем земли снежные облака, - Петр сказал:
- Так-то вашего брата - денщика... А еще станешь по ночам баловаться - в чулан буду запирать. - И засмеялся, сдвинул шляпу на затылок.
Нагнали полуроту солдат в бурых нескладных кафтанах, к ногам у всех привязаны пучки травы и соломы, - шли они вразброд, сталкиваясь багинетами. Сержант - отчаянно: "Смирна!" Петр вылез из одноколки, - брал за плечи одного, другого солдата, поворачивал, щупал корявое сукно.
- Дерьмо! - крикнул, выкатывая глаза на угреватого сержанта. - Кто ставил кафтаны?
- Господин бомбардир, кафтанцы выданы на сухаревой швальне.
- Раздевайся. - Петр схватил третьего - востроносого, тощего солдата. Но тот будто задохнулся ужасом, глядя в нависшее над ним круглое, со щетиной черных усиков лицо бомбардира. Близстоящие товарищи выдернули из рук у него ружье, расстегнули перевязь, стащили с плеч кафтан. Петр схватил кафтан, бросил в одноколку и, не прибавив более ни слова, сел, - погнал в сторону Меньшикова дворца.
Раздетый солдат, дрожа всеми суставами, очарованно глядел на удаляющуюся по травянистой дороге одноколку. Сержант толкнул его тростью:
- Голиков, вон из строя, плетись назад... Смир-р-рна! (Разинув пасть, закинулся, заорал на все поле.) Лева нога - сено, права нога - солома. Помни науку... Шагом, - сено - солома, сено - солома...
.. . . . . . . . . . . .
Сукно на сухаревскую военную швальню поставил новый завод Ивана Бровкина, построенный на реке Неглинной, у Кузнецкого моста. Интересанами в дело вошли Меньшиков и Шафиров. Преображенский приказ уплатил вперед сто тысяч рублей за поставку кафтанового сукна. Меньшиков хвалился Петру, что сук-нецо-де поставит он не хуже гамбургского. Поставили дерюгу пополам с бумагой. Алексашка Меньшиков в воровстве рожден, вором был и вором остался. "Ну, погоди!" - думал Петр, нетерпеливо дергая вожжами.
Александр Данилович сидел на кровати, пил рассол после вчерашнего шумства (гуляли до седьмого часу), - в синих глазах - муть, веки припухли. Чашку с огуречным рассолом держал перед ним домашний дьякон, по прозванию Педрила, зверогласный и звероподобный мужчина - без вершка сажень росту, в обхват - как бочка. Сокрушаясь, лез пальцами в чашку:
- Ты огурчик пожалуй, на-кася...
- Иди к черту...