3
Солдатам то и дело приходилось, навалясь, вытаскивать из грязи телеги и пушки. Много дней дул ветер с запада, куда медленно, растянувшись на сотню верст, двигались войска генералов Вейде и Артамона Головина. (Репнинская дивизия никак не могла еще тронуться из Москвы.) Шли сорок пять тысяч пеших и конных и тысяч десять телег.
Студеные туманы волоклись по верхушкам леса. Дождь сбивал последние листья с берез и осин. В синеватой грязи разъезженных дорог колеса увязали по ступицу, кони ломали ноги. По всему пути валялись раздутые чрева, задранные ноги конской падали. Люди молча садились на гребни канав, - хоть убивай их насмерть. Особенно оказались нежны иностранные офицеры, - давно послезали с седел, в мокрых плащах, в мокрых париках дрожали среди рухляди под рогожными верхами повозок.
Из Москвы войска выходили нарядными, в шляпах с перьями, в зеленых кафтанах, в зеленых чулках, к шведской границе подходили босыми, по шею в грязи, без строя. Когда огибали Ильмень-озеро, вздутые воды, хлынув на луговой берег, потопили много обозных телег.
От великого беспорядка обозы не поспевали, путались. На стоянках нельзя было разжечь костров, - сверху - дождь, снизу - топь. Хуже злого врага были конные сотни дворянского ополчения, - как саранча растаскивали съестное из окрестных деревень. Проходя мимо пеших, кричали: "С дороги, сиволапые". Алексей Бровкин - капитан в передовом полку фон Шведена - лаялся и не раз дрался тростью с конными помещиками. Трудов и тяготы было много, порядка мало.
Передовое войско вышло из грязи только у реки Луги, близ границы, и здесь стало лагерем, поджидая обозы. Разбили палатки, кое-как сушились. Солдаты вспоминали азовские походы, некоторые ратники помнили походы Василия Голицына в Крым. Сравнить нельзя, - идти вольными степями на теплый юг!.. С песнями, помнится, шли... А это что за земля? Болота угрюмые, тучи да ветер. Много слез придется пролить - воевать эту голодную землю.
Едко дымили костры у палаток. Солдаты латали одежонку, спускались по скользкому обрыву к речке - стирать. Казенные башмаки у всех развалились к черту, - хорошо, кто добыл лапти с онучами, другие обматывали ноги тряпьем. Тут и без войны к ноябрю месяцу ляжет половина народу. Конные иногда приводили на аркане чухонца - языка. Обступали, спрашивали его по-русски и по-татарски - как здесь живут? Глупый был народ чухонцы - только моргал коровьими ресницами. Вели в палатку к Алексею Бровкину - на допрос. Таких языков отпускали редко, - связав, отсылали в обоз, продавали за три четвертака, - иных, очень здоровых, и дороже - маркитантам, а эти перепродавали в Новгород, где сидели приказчики военных поставщиков.
Алексей Бровкин строго вел ротное хозяйство: солдаты его были сыты, - зря не обижал, ел из солдатского котла, но баловства, оплошностей не спускал: каждый день кричал кто-нибудь, лежа кверху голой задницей под палками у его палатки. Среди ночи просыпался, сам проверял дозоры. Однажды, неслышно подойдя к лесной опушке, стал слушать: не то дерево поскрипывало, не то скулил зверь какой-то. Негромко окликнул. Смутно виднелся сидевший на пне солдат, - обхватил ствол ружья, прижался головой к железу. Алексей - ему:
- Кто на дозоре?
Солдат вскочил - чуть слышно:
- Это я...
- Кто на дозоре? - гаркнул Алексей.
- Голиков Андрюшка.
- Ты скулил?
Солдат, - странно глядя в лицо:
- Не ведаю...
- Не ведаю! Эх, великопостники...
Побить бы надо его, конечно... Алексею вспомнилось летящее выше леса пламя над рухнувшей церковкой, над заживо сгоревшими и на озаренном снегу - этот, заламывающий руки. Тогда Алексей велел его взять вместе с бешеным мужиком и старцем Нектарием. По дороге Нектарий ушел, - черт его знает как, - ночью, когда стояли под елями, Андрюшка Голиков лежал в санях под рогожей без памяти, не ел, не говорил.
