Тряпье на кустах. Казалось, вся эта громада войск двигается и живет неповоротливо, с великой неохотой.
- Раньше ноября и думать нечего, - сказал Петр. - Покуда мороз не хватит - не подвезем ломовых пушек. Одно - на бумаге, одно - на деле...
Снова тронув шагом, стал расспрашивать Галларта о походах и осадах знаменитых маршалов Вобана и Люксамбура - творцов военного искусства. Расспрашивал об оружейных и пушечных заводах во Франции. Дергал тонкой шеей, туго перетянутой полотняным галстуком:
- Само собой... Там все налажено, все под руками... У них дороги, или у нас дороги...
Перемахивая через рвы, подскакал Меньшиков, весь еще горячий, весело оскаленный, с дикими глазами... На шлеме торчало только одно перо, на медной кирасе - следы ударов. Осадил тяжело поводившего пахами коня.
- Господин бомбардир... Враг отбит с уроном, - рейтар едва половина ушла от нас... (Сгоряча приврал, конечно.) Наших двое убитых, да есть оцарапанные...
У Петра от удовольствия глядеть на Алексашку наморщился нос.
- Ладно, - сказал, - молодец.
.. . . . . . . . . . . .
Вечером в шатре у герцога фон Круи собрались генералы: напыщенный, весьма суровый Артамон Головин (первый созидатель потешного войска), князь Трубецкой - любимец стрелецких полков, - дородный, богатый боярин, командир гвардии Бутурлин, знаменитый громоподобной глоткой и тяжелыми кулаками, и совсем больной, плешивый Вейде, дрожавший в бараньем тулупе. Когда пришли Петр, Меньшиков и Галларт, герцог просил - за стол отужинать по-походному. Были поданы редкие и даже невиданные кушанья (нарочный герцога добыл их в Ревеле), в изобилии разносили французские и рейнские вина.
Герцог чувствовал себя как рыба в воде. Приказал зажечь много свечей. Разводя костлявыми руками, рассказывал о знаменитых сражениях, где он, на высоте - над полем кровавой битвы, - поставив ногу на разбитую пушку, отдавал приказания: кирасирам - прорвать каре, егерям - опрокинуть фланги. Топил в реке целые дивизии, сжигал города...
Русские, хмуро опустив глаза, ели спаржу и страсбургские паштеты. Петр рассеянно глядел герцогу в длинноносое лицо с мокрыми усами. Принимался барабанить по столу или вертел лопатками, будто у него чесалось. (С начала похода замечен был у Петра Алексеевича этот рассеянный взор.)
- Нарва! - восклицал герцог, протягивая денщику пустую чашу. - Нарва! Один день хорошей бомбардировки и короткий штурм южных бастионов... На серебряном блюде ключи от Нарвы - ваши, государь. Оставить здесь небольшой гарнизон и всеми силами, развернув на флангах конницу, обрушиться на короля Карла. Сочельник будем встречать в Ревеле, мое честное слово.
Петр поднялся от стола, пошагал, нагибаясь, чтобы не задевать головой за полотнище шатра, поднял с пола соломинку, прилег на герцогскую кровать (принесенную с ближней мызы). Поковырял соломиной в зубах.
- Галларт дал мне роспись, - сказал, и все обернулись к нему, оставили еду. - Будь у нас все, что сказано в росписи, Нарву мы возьмем. Нужно шестьдесят ломовых орудий... (Сев на кровати, вытащил из-за пазухи смятый листок, бросил на стол - Головину.) Прочти... У нас пока что ни одной доброй пушки на редутах. Репнин с осадными орудиями бьется в грязях под Тверью... Мортиры, - сегодня узнал, - застряли на Валдае... Пороховой обоз по сю пору на Ильмень-озере... Что вы думаете о сем, господа генералы?..
Генералы, придвинув свечу, склонились головами над росписью. Один Меньшиков сидел поодаль со злой усмешкой перед полным кубком.
- Не лагерь - табор, - помолчав, опять сурово, не торопясь, заговорил Петр. - Два года готовились... И ничего не готово... Хуже, чем под Азовом. Хуже, чем было у Васьки Голицына... (Алексашка зазвенел шпорой, до ушей оскалился - зловредный.) Лагерь! Солдаты шатаются по обозам... Баб, чухонок, полон обоз... Гвалт... Беспорядок... Работают лениво, - плюнуть хочется, как работают... Хлеб - гнилой... Солонины в некоторых полках - только на два дня... Где вся солонина? В Новгороде? Почему не здесь? Пойдут дожди - где землянки для солдат?
