- Данилыч, не выпускать никого, поставь караул!..
Войдя в столовую, он велел Ягужинскому рассказывать о конфузии. Не присаживаясь, шагал по низенькой, жаркой комнате, брал со стола соленый огурец, жевал, торопливо переспрашивал. Павел Ягужинский рассказал о потере всей артиллерии, о гибели в Нарове тысячи всадников шереметьевской конницы, о гибели пяти тысяч солдат на разломавшемся мосту, - да более того убито во время боя, - о сдаче в плен семидесяти девяти генералов и офицеров (в их числе и раненый Вейде), о злосчастном отступлении войска - без командиров и обозов (остались только младшие офицеры и унтер-офицеры, и то главным образом в гвардейских полках)...
- Герцог первый сдался? Цезарец-то, герой, сукин сын! И Блюмберг с ним? Алексашка, можешь понять? Брат родной - Блюмберг - ускакал к шведу... Вор, вор! (Изо рта Петра летели огуречные семечки.) Семьдесят девять предателей! Головин, Долгорукий, Бутурлин Ванька, знал я, что - дурак... но - вор! Трубецкой, боров гладкий! Как они сдались?..
- Подъехал к землянке капитан Врангель с кирасирами, наши отдали ему шпаги...
- И ни один, - хотя бы?..
- Которые плакали...
- Плакали! Ерои! Что ж они, - надеются: я после сей кон-фузии буду просить мира?
- Мира просить сейчас - подобно смерти, - негромко сказал Алексашка...
Петр остановился перед слюдяным окошечком, - в глубине низкого свода, расставя ноги, сжимал, разжимал за спиной пальцы.
- Конфузия - урок добрый... Славы не ищем... И еще десять раз разобьют, потом уж мы одолеем. Данилыч... Город поручаю тебе. Работы начнешь сегодня же - копать рвы, ставить палисады, - шведов дальше Новгорода пустить нельзя, хоть всем умереть... Да скажи, чтоб нашли и немедля быть здесь Бровкину, Свешникову, которые новгородские купцы из добрых - тоже пришли бы... А воеводу - отставить... (Вдогонку Алексашке.) Вели выбить в шею со двора. (Меньшиков торопливо вышел. Петр - Ягужинскому.) Ты ступай найди подвод сотни три, грузи печеный хлеб, к вечеру выезжай с обозом навстречу войску. Уразумел?
- Будет сделано, господин бомбардир...
- Позови монахов...
Сел напротив двери на лавку, - неприветливый, чистый антихрист. Вошли духовные. И без того было душно, стало - не продохнуть.
- Вот что, божьи заступники, - сказал Петр, - идите по монастырям и приходам: сегодня же выйти на работу всем - копать землю. (Иеромонаху, задвигавшему под клобуком густыми бровями, - угрожающе.) Помолчи, отец... Выйти с железными лопатами и с лошадьми не одним послушникам, - всем монахам, вплоть до ангельского чина, и всем бабам-черноризкам, и попам, и дьяконам, с попадьями и с дьяконицами... Потрудитесь во славу божью... Помолчи, говорю, иеромонах... Я один за всех помолюсь, на сей случай меня константинопольский патриарх помазал... Пошлю поручика по монастырям и церквам: кого найдет без дела - на площадь, к столбу - пятьдесят батогов... Этот грех тоже на себя возьму. Покуда рвы не выкопаны, палисады не поставлены, службам в церквах не быть, кроме Софийского собора... Ступайте...
Взялся за край лавки, вытянул шею, - на круглых щеках отросшая щетина, усы торчком. Ох, страшен! Духовные, теснясь задами, улезли в дверцу. Петр крикнул:
- Кто там в сенях, - снять караул!..
Налил чарку водки и опять заходил... Немного времени спустя бухнула дверь с улицы. В сенях - вполголоса: "Где сам-то? Грозен? Ох, дела, дела..."
Вошли Бровкин, Свешников и пятеро новгородских купчиков, - эти мяли шапки, испуганно мигали. Петр не позволил целовать руки, сам весело брал за плечи, целовал в лоб, Бровкина - в губы:
- Здорово, Иван Артемич, здорово, Алексей Иванович! (Новгородским.) Здравствуйте, степенные... Садитесь... Видишь, закуски, вино - на столе, хозяина велел прогнать. Ах, как меня огорчил воевода: я чаял, здесь у вас и рвы и неприступные палисады готовы уж... Хоть бы лопатой ткнули...
Налил всем водки. Новгородцы, приняв, вскочили.
