Казалось, все надежды, судьба всех тяжких начинаний - в упорстве этих маленьких человечков, суетливо двигающихся на лестницах, передыхающих под выступами стен, стреляющих, хоронясь за кучи камней от шведской картечи... Помочь ничем нельзя. Батареи принуждены бездействовать. Были бы в запасе лодки, - перевезти еще тысячи две солдат на подмогу. Но свободных лодок не было, и не было лестниц, не хватало гранат...
- Батюшка, отошел бы в шатер, откушал бы, - отдохни... Что сердце зря горячить, - говорил с бабьим вздохом Борис Петрович.
Петр, не опуская трубы, нетерпеливо оскалился. Там, на стене, появился высокий седобородый старик в железных латах, в старинной каске. Указывая вниз, на русских, широко развел рот, - должно быть, кричал. Шведы тесно обступили его, тоже кричали, - видимо, о чем-то спорили. Он оттолкнул одного, другого ударил пистолетом, - тяжело полез вниз по уступам камней - в пролом. За ним туда скатилось человек с полсотни. В проломе сбились в яростную кучу шведы и русские. Человеческие тела, как кули, летели вниз... Петр закряхтел длинным стоном.
- Этот старик - комендант - Ерик Шлиппенбах, старший брат генералу Шлиппенбаху, которого я бил, - сказал Борис Петрович.
Шведы быстро овладели проломом, защелкали оттуда из мушкетов. Сбегали по лестницам вниз, кидались с одними шпагами на русских. Высокий старик в латах, стоя в проломе, топал ногой, взмахивал руками, как петух крыльями... ("Швед осерчает - ему и смерть не страшна", - сказал Борис Петрович.) Остатки русских отступали к воде, к лодкам. Какой-то человек, с обвязанным тряпкою лицом, метался, отгоняя солдат от лодок, чтобы в них не садились, - прыгал, дрался... Навалившись на нос лодки - отпихнул ее, порожнюю, от берега. Прыгнул к другой - отпихнул... ("Мишка Голицын, - сказал Борис Петрович, - тоже горяч".) Рукопашный бой был у самых лодок...
Двенадцать больших челнов с охотниками, сгибая дугою весла, мчались против течения к крепости. Это был последний резерв, отряд Меньшикова. Алексашка, без кафтана - в шелковой розовой рубахе, - без шляпы, со шпагой и пистолетом, первым выскочил на берег... ("Хвастун, хвастун", - пробормотал Петр.) Шведы, увидя свежего противника, побежали к стенам, но только часть успела взобраться наверх, остальных покололи. И снова со стен полетели камни, бревна, бухнула пушка картечью. Снова русские полезли на лестницы. Петр следил в трубу за розовой рубашкой. Алексашка бесстрашно добывал себе чин и славу... Взобравшись в пролом, наскочил на старого Шлиппенбаха, увернулся от пистолетной пули, схватился с ним на шпагах - старика едва уберегли свои, утащили наверх... Шведы ослабели под этим новым натиском... ("Вот - черт!" - крикнул Петр и затопал ботфортом.) Розовая Алексашкина рубаха уже металась на самом верху, между зубцами стены.
Было плохо видно в подзорную трубу. Огромное раскаленное зарево северного заката разливалось за крепостью.
- Петр Алексеевич, а ведь никак белый флаг выкинули, - сказал Борис Петрович. - Уж пора бы, - тринадцать часов бьемся.
.. . . . . . . . . . . .
Ночью на берегу Невы горели большие костры. В лагере никто не спал. Кипели медные котлы с варевом, на колышках жарились целиком бараны. У распиленных пополам бочек стояли усатые ефрейторы, - оделяли водкой каждого вволю, - сколько душа жаждет.
Охотники, еще не остывшие от тринадцатичасового боя, все почти перевязанные окровавленным тряпьем, сидя на пнях, на еловых ветвях у костров, рассказывали плачевные случаи о схватках, о ранах, о смерти товарищей. Кружком позади рассказчиков стояли, разинув рты, солдаты, не бывшие в бою. Слушая, оглядывались на смутно чернеющие на реке обгорелые башни. Там, под стенами опустевшей крепости, лежали кучи мертвых тел.
Погибло смертью свыше пятисот охотников, да на телегах в обозе и в палатках стонало около тысячи раненых. Солдаты со вздохом повторяли: "Вот он тебе Орешек, - разгрызли".
.. . . . . . . . . . .
