Петр Первый. Книга 2. Странца 133
Русские батареи замолчали. От мортир, обливаемых водой, валил пар. Из лодки вылез высокий бледный офицер - голова его была обвязана окровавленным платком. Неуверенно оглядывался. Через шанец к нему перепрыгнул Алексей Бровкин, - дерзко глядя, спросил:
- С чем хорошим пожаловал?
Офицер быстро заговорил по-шведски, - указывал на огромный дым, поднимавшийся из крепости в безветренное небо.
- Говори пo-pyccки, - сдаетесь или нет? - сердито перебил Алексей.
На помощь к нему подошел Кенигсек, - нарядный, улыбающийся, - вежливо снял шляпу - поклонился офицеру и, переспросив, перевел: что-де жена коменданта и другие офицерские жены просят позволить им выйти из крепости, где невозможно быть от великого дыма и огня. Алексей взял у офицера письмо о сем к Борису Петровичу Шереметьеву. Повертел. Вдруг исказился злобой, бросил письмо под ноги офицеру, в грязь:
- Не стану докладывать фельдмаршалу... Это - что ж такое? Баб выпустить из крепости. А нам еще две недели на штурмах людей губить... Сдавайтесь на аккорд сейчас же, - и весь разговор...
Кенигсек был вежливее: поднял письмо, отер о кафтан, вернул офицеру, объяснив, что просьба - напрасна. Офицер, пожимая плечами, негодуя, сел в лодку, и - только отплыл - рявкнули все сорок две мортиры батарей Гошки, Гинтера и Петра Алексеевича.
Всю ночь пылал пожар. На башнях расплавлялись свинцовые крыши, и горящие стропила обрушивались, взметая языки пламени. Заревом освещалась река, оба стана русских и ниже по течению - сотня лодок у берега наготове, с охотниками, тесно стоящими на помостах, со штурмовыми лестницами, положенными поперек бортов. После полуночи канонада замолкла, слышался только шум бушующего огня.
Часа за два до зари с царской батареи выстрелила пушка. Надрывающе забили барабаны. Ладьи на веслах пошли к крепости, все ярче озаряемые пламенем. Их вели молодые офицеры: Михайла Голицын, Карпов и Александр Меньшиков. (Вчера Алексашка со слезами говорил Петру: "Мин херц, Шереметьев в фельдмаршалы махнул... Надо мной люди смеются: генерал-майор, губернатор псковский! А на деле - денщик был, денщиком и остался... Пусти в дело за военным чином...")
Петр с фельдмаршалом и полковниками был на мысу, на батарее. Глядели в подзорные трубы. Ладьи быстро подходили с восточной стороны, там, где обвалилась стена, - навстречу им неслись каленые ядра. Первая лодка врезалась в берег, охотники горохом скатились с помостов, потащили лестницы, полезли. Но лестницы не хватали доверху, даже в проломе. Люди взбирались на спины друг другу, карабкались по выступам. Сверху валились камни, лился расплавленный свинец. Раненые срывались с трехсаженной высоты. Несколько лодок, подожженных ядрами, ярко пылая, уплывали по течению.
Петр жадно глядел в трубу. Когда пороховым дымом застилало место боя, - совал трубу под мышку, начинал вертеть пуговицы на кафтане (несколько уже оторвал). Лицо - землистое, губы черные, глаза ввалились...
- Ну, что же это, что такое! - глухо повторял, дергал шеей, оборачивался к Шереметьеву. (Борис Петрович только вздыхал неторопливо, - видал дела и пострашнее за эти два года.)
- Опять пожалели снарядов... Бери голыми руками! Нельзя же так!..
Борис Петрович отвечал, закрывая глаза:
- Бог милостив, возьмем и так...
Петр, расставя ноги, опять прикладывал трубу к левому глазу.
Много раненых и убитых валялось под стенами. Солнце было уже высоко, задернуто пленками. К облакам поднимался дым из крепостных башен, но пожар, видимо, слабел. Новый отряд охотников, подойдя в лодках с западной стороны, кинулся на лестницы. У всех в зубах горящие фитили, - выхватывали из мешков гранаты, скусывали, поджигали, швыряли. Кое-кому удалось засесть в проломе, но оттуда - не высунуть головы. Шведы упорно сопротивлялись. Пушечные удары, треск гранат, крики, слабо доносившиеся через реку, - то затихали, то снова разгорались. Так длилось час и другой...
- С чем хорошим пожаловал?
Офицер быстро заговорил по-шведски, - указывал на огромный дым, поднимавшийся из крепости в безветренное небо.
- Говори пo-pyccки, - сдаетесь или нет? - сердито перебил Алексей.
На помощь к нему подошел Кенигсек, - нарядный, улыбающийся, - вежливо снял шляпу - поклонился офицеру и, переспросив, перевел: что-де жена коменданта и другие офицерские жены просят позволить им выйти из крепости, где невозможно быть от великого дыма и огня. Алексей взял у офицера письмо о сем к Борису Петровичу Шереметьеву. Повертел. Вдруг исказился злобой, бросил письмо под ноги офицеру, в грязь:
- Не стану докладывать фельдмаршалу... Это - что ж такое? Баб выпустить из крепости. А нам еще две недели на штурмах людей губить... Сдавайтесь на аккорд сейчас же, - и весь разговор...
Кенигсек был вежливее: поднял письмо, отер о кафтан, вернул офицеру, объяснив, что просьба - напрасна. Офицер, пожимая плечами, негодуя, сел в лодку, и - только отплыл - рявкнули все сорок две мортиры батарей Гошки, Гинтера и Петра Алексеевича.
Всю ночь пылал пожар. На башнях расплавлялись свинцовые крыши, и горящие стропила обрушивались, взметая языки пламени. Заревом освещалась река, оба стана русских и ниже по течению - сотня лодок у берега наготове, с охотниками, тесно стоящими на помостах, со штурмовыми лестницами, положенными поперек бортов. После полуночи канонада замолкла, слышался только шум бушующего огня.
Часа за два до зари с царской батареи выстрелила пушка. Надрывающе забили барабаны. Ладьи на веслах пошли к крепости, все ярче озаряемые пламенем. Их вели молодые офицеры: Михайла Голицын, Карпов и Александр Меньшиков. (Вчера Алексашка со слезами говорил Петру: "Мин херц, Шереметьев в фельдмаршалы махнул... Надо мной люди смеются: генерал-майор, губернатор псковский! А на деле - денщик был, денщиком и остался... Пусти в дело за военным чином...")
Петр с фельдмаршалом и полковниками был на мысу, на батарее. Глядели в подзорные трубы. Ладьи быстро подходили с восточной стороны, там, где обвалилась стена, - навстречу им неслись каленые ядра. Первая лодка врезалась в берег, охотники горохом скатились с помостов, потащили лестницы, полезли. Но лестницы не хватали доверху, даже в проломе. Люди взбирались на спины друг другу, карабкались по выступам. Сверху валились камни, лился расплавленный свинец. Раненые срывались с трехсаженной высоты. Несколько лодок, подожженных ядрами, ярко пылая, уплывали по течению.
Петр жадно глядел в трубу. Когда пороховым дымом застилало место боя, - совал трубу под мышку, начинал вертеть пуговицы на кафтане (несколько уже оторвал). Лицо - землистое, губы черные, глаза ввалились...
- Ну, что же это, что такое! - глухо повторял, дергал шеей, оборачивался к Шереметьеву. (Борис Петрович только вздыхал неторопливо, - видал дела и пострашнее за эти два года.)
- Опять пожалели снарядов... Бери голыми руками! Нельзя же так!..
Борис Петрович отвечал, закрывая глаза:
- Бог милостив, возьмем и так...
Петр, расставя ноги, опять прикладывал трубу к левому глазу.
Много раненых и убитых валялось под стенами. Солнце было уже высоко, задернуто пленками. К облакам поднимался дым из крепостных башен, но пожар, видимо, слабел. Новый отряд охотников, подойдя в лодках с западной стороны, кинулся на лестницы. У всех в зубах горящие фитили, - выхватывали из мешков гранаты, скусывали, поджигали, швыряли. Кое-кому удалось засесть в проломе, но оттуда - не высунуть головы. Шведы упорно сопротивлялись. Пушечные удары, треск гранат, крики, слабо доносившиеся через реку, - то затихали, то снова разгорались. Так длилось час и другой...