Максим Горький. Детство. Страница 064
Была она старенькая, и точно её, белую, однажды начал красить разными красками пьяный маляр,- начал, да и не кончил. Ноги у неё были вывихнуты, и вся она - из тряпок шита, костлявая голова с мутными глазами печально опущена, слабо пристёгнутая к туловищу вздутыми жилами и старой, вытертой кожей. Дядя Пётр относился к ней почтительно, не бил и называл Танькой.
Дед сказал ему однажды:
- Ты что это скота христианским именем зовёшь?
- Никак, Василь Васильев, никак, почтенный! Христианского такого имени нет - Танька, а есть - Татиана!
Дядя Пётр тоже был грамотен и весьма начитан от Писания, они всегда спорили с дедом, кто из святых кого святее; осуждали, один другого строже, древних грешников; особенно же доставалось - Авессалому. Иногда споры принимали характер чисто грамматический, дедушка говорил: "согрешихом, беззаконновахом, неправдовахом", а дядя Пётр утверждал, что надо говорить "согрешиша, беззаконноваша, неправдоваша".
- Ино дело - по-моему, ино - по-твоему! горячился дед, багровея, и дразнил: - ВашА, шишА!
Но дядя Пётр, окружаясь дымом, ехидно спрашивал:
- А чем лучше хомы твои? Нисколько они богу не лучше! Бог-от, может, молитву слушая, думает: молись как хошь, а цена тебе - грош!
- Уйди, Лексей! - яростно кричал дед, сверкая зелёными глазами.
Пётр очень любил чистоту, порядок; идя по двору, он всегда откидывал в сторону ударом ноги щепки, черепки, кости,- откидывал и упрекал вдогонку:
- Лишняя вещь, а - мешаешь!
Он был словоохотлив, казался добрым, весёлым, но порою глаза его наливались кровью, мутнели и останавливались, как у мёртвого. Бывало, сидит он где-нибудь в углу, в темноте, скорчившись, угрюмый, немой, как его племянник.
- Ты - что, дядя Пётр?
- Отойди,- говорил он глухо и строго.
В одном из домиков нашей улицы поселился какой-то барин, с шишкой на лбу и чрезвычайно странной привычкой: по праздникам он садился у окна и стрелял из ружья дробью в собак, кошек, кур, ворон, а также и в прохожих, которые не нравились ему. Однажды он осеял бекасинником бок Хорошего Дела; дробь не пробила кожаной куртки, но несколько штук очутилось в кармане её; я помню, как внимательно нахлебник рассматривал сквозь очки сизые дробины. Дед стал уговаривать его жаловаться, но он сказал, отбросив дробины в угол кухни:
- Не стоит.
Другой раз стрелок всадил несколько дробин в ногу дедушке; дед рассердился, подал прошение мировому, стал собирать в улице потерпевших и свидетелей, но барин вдруг исчез куда-то.
И вот, каждый раз, когда на улице бухали выстрелы, дядя Пётр - если был дома - поспешно натягивал на сивую голову праздничный выгоревший картуз, с большим козырьком, и торопливо бежал за ворота. Там он прятал руки за спину под кафтан и, приподняв его, как петушиный хвост, выпятив живот, солидно шёл по тротуару мимо стрелка; пройдёт, воротится назад и снова.