Александр Грин "Таинственный лес". стр. 28
Та же девица, что давала ему есть, внесла рыжий самовар. Тушин встал и, очистив на столе место для чаепития, бросил в чайник заварку.
— Так пейте же, — сказал он, снимая с гвоздика вязку сушек. — Ешьте и сушки. Это не та дрянь, что под именем баранок делают вам бабы на юге; настоящая сушка. А знаете, как ее делают? Ногами тесто месят.
Рылеев поморщился.
— А чем руки чище ног? — хрустя полным ртом, сказал Тушин. — Руками за все хватаются.
— Да вы, кажется, с удовольствием…
— Люблю есть, когда голоден. Чувствую в горле пищу и вкус ее.
Чувство новизны и редкости своего положения все сильнее овладевало Рылеевым. Осознав это чувство, он, прихлебывая из стакана чай, внезапно перенесся мыслью в большой свой город, и был тот как другой мир. Все же, что случилось с Рылеевым до последнего момента, показалось таким густым, страдальчески острым и любопытным, что у него захватило дух. «Да где же я, как живу и что будет дальше? — подумал он, тотчас ответив: — А ничего; заблудился, Лиза отвергла, и у охотника заночую». Подумав о Лизе, Рылеев внутренно забился, затосковал, но посмотрел в разгоревшееся от чая лицо Тушина и заговорил, стараясь голосом прогнать грусть:
— Да, интересно вы живете, но и тяжело, вероятно, — ведь вам привыкать надо было.
— Вот и привыкал, — сказал Тушин. — Птичьи повадки легче, а зверя труднее. Вы думаете, отчего становится из года в год меньше добычи? Говорят, леса гибнут, люди — хищники. Да, но и от того, что животные, в свою очередь, неустанно хитря с человеком, изучают его, по наследству передают потомству свои неписаные заметки. Изучать места для капканов, западней и ловушек, отыскивать тока, всевозможные птичьи свадьбы, замечать гнезда и норы, наконец дойти до того, что, придя в какое-нибудь глухое лесное место, ни с того ни с сего остановиться и сказать: «А тут есть, что — не знаю, взвожу курок», — через минуту же выстрелить по лисе или лосю — нужны труд и способности… Да вы спать хотите.
Рылеев слушал через силу, глаза у него слипались.
— Я лягу, — сказал он. — Где же лечь мне?
— Да там, где сидите, на кровати.
— А вы?
— На чердаке много соломы.
— Эгоистично с моей стороны, — сказал Рылеев, — я лягу, спасибо.
— Ну, спите. — Тушин встал. — Я оставляю вам лампу. Читать нечего.
— Совсем не читаете?
— Читаю зимой, когда живу в городе, — там я уже не босяк, а барин.
Тушин, как был босиком, взяв табачную коробку и спички, пожелал Рылееву спокойной ночи и вышел, а Рылеев, слегка прикрутив огонь лампы, лег, не раздеваясь. В комнатке, слепо падая на ламповое стекло, толклась мошкара.
Он слышал еще, как, загремев колесами, выехала от куреня телега, неразборчивый разговор мужиков, потом стремительно и крепко уснул; перед тем как заснуть, подумал: «Лизину загадку хотя бы разгадать мне, ведь я до сих пор мучусь, как слепой».
К рассвету, догорев, погасла лампа. Сырость и белый без солнца свет прошли в раскрытое окно.
— Так пейте же, — сказал он, снимая с гвоздика вязку сушек. — Ешьте и сушки. Это не та дрянь, что под именем баранок делают вам бабы на юге; настоящая сушка. А знаете, как ее делают? Ногами тесто месят.
Рылеев поморщился.
— А чем руки чище ног? — хрустя полным ртом, сказал Тушин. — Руками за все хватаются.
— Да вы, кажется, с удовольствием…
— Люблю есть, когда голоден. Чувствую в горле пищу и вкус ее.
Чувство новизны и редкости своего положения все сильнее овладевало Рылеевым. Осознав это чувство, он, прихлебывая из стакана чай, внезапно перенесся мыслью в большой свой город, и был тот как другой мир. Все же, что случилось с Рылеевым до последнего момента, показалось таким густым, страдальчески острым и любопытным, что у него захватило дух. «Да где же я, как живу и что будет дальше? — подумал он, тотчас ответив: — А ничего; заблудился, Лиза отвергла, и у охотника заночую». Подумав о Лизе, Рылеев внутренно забился, затосковал, но посмотрел в разгоревшееся от чая лицо Тушина и заговорил, стараясь голосом прогнать грусть:
— Да, интересно вы живете, но и тяжело, вероятно, — ведь вам привыкать надо было.
— Вот и привыкал, — сказал Тушин. — Птичьи повадки легче, а зверя труднее. Вы думаете, отчего становится из года в год меньше добычи? Говорят, леса гибнут, люди — хищники. Да, но и от того, что животные, в свою очередь, неустанно хитря с человеком, изучают его, по наследству передают потомству свои неписаные заметки. Изучать места для капканов, западней и ловушек, отыскивать тока, всевозможные птичьи свадьбы, замечать гнезда и норы, наконец дойти до того, что, придя в какое-нибудь глухое лесное место, ни с того ни с сего остановиться и сказать: «А тут есть, что — не знаю, взвожу курок», — через минуту же выстрелить по лисе или лосю — нужны труд и способности… Да вы спать хотите.
Рылеев слушал через силу, глаза у него слипались.
— Я лягу, — сказал он. — Где же лечь мне?
— Да там, где сидите, на кровати.
— А вы?
— На чердаке много соломы.
— Эгоистично с моей стороны, — сказал Рылеев, — я лягу, спасибо.
— Ну, спите. — Тушин встал. — Я оставляю вам лампу. Читать нечего.
— Совсем не читаете?
— Читаю зимой, когда живу в городе, — там я уже не босяк, а барин.
Тушин, как был босиком, взяв табачную коробку и спички, пожелал Рылееву спокойной ночи и вышел, а Рылеев, слегка прикрутив огонь лампы, лег, не раздеваясь. В комнатке, слепо падая на ламповое стекло, толклась мошкара.
Он слышал еще, как, загремев колесами, выехала от куреня телега, неразборчивый разговор мужиков, потом стремительно и крепко уснул; перед тем как заснуть, подумал: «Лизину загадку хотя бы разгадать мне, ведь я до сих пор мучусь, как слепой».
К рассвету, догорев, погасла лампа. Сырость и белый без солнца свет прошли в раскрытое окно.