Вам это должно быть известно, Фредерик.
Фредерик молчал.
– Поручение, которое меня просил исполнить… просил… Да, старик Удри.
– А для кого?
– Для его любовницы!
– Для вашей! – воскликнула г-жа Арну, выпрямившись во весь рост.
– Клянусь тебе…
– Перестаньте! Я все знаю!
– А-а! Превосходно! Значит, за мной шпионят!
Она холодно ответила:
– Это, может быть, оскорбляет вас при вашей щепетильности?
– Раз человек выходит из себя, – начал Арну, ища шляпу, – а вразумить его нет возможности…
Потом он глубоко вздохнул:
– Не женитесь, любезный друг мой, нет, уж поверьте мне!
И он поспешил прочь, чувствуя потребность подышать свежим воздухом.
Тут наступило глубокое молчание, и в комнате все как будто застыло. Светлый круг над лампой белел на потолке, а по углам, точно полосы черного флера, ложились тени; слышно было тиканье часов, да в камине потрескивал огонь.
Г-жа Арну снова села в кресло, теперь по другую сторону камина; она кусала губы, ее трясло; она подняла руки, всхлипнула, расплакалась.
Фредерик сел на низенький стул и ласковым голосом, каким разговаривают с больными, сказал:
– Вы не сомневаетесь, что я разделяю…
Она ничего не ответила. Но, продолжая вслух свои размышления, молвила:
– Я же не стесняю его! Ему незачем было лгать.
– Разумеется, – сказал Фредерик. – Наверно, всему виной его привычки, он просто не подумал, и, может быть, в делах более важных…
– Что же, по-вашему, может быть более важного?
– Да ничего!
Фредерик наклонился с покорной улыбкой.
– Арну все же обладает некоторыми достоинствами; он любит своих детей.
– Ах! И делает все, чтобы их разорить!
– Причиной тому его нрав, слишком общительный; ведь в сущности он же добрый малый.
Она воскликнула:
– А что это значит – добрый малый?
Так он защищал его в выражениях самых неопределенных, какие только мог найти, и, хотя и сочувствовал ей, в глубине души радовался, блаженствовал. Из мести или из потребности в любви она устремится к нему. Надежды, непомерно возрастая, укрепляли его любовь.
Еще никогда не казалась она ему столь очаровательной, столь беспредельно прекрасной. Временами грудь ее вздымалась; ее неподвижные расширенные глаза словно были прикованы к видению, возникшему перед ее духовным взором, а губы оставались полуоткрыты, как бы для того, чтобы душа могла покинуть тело. Порою она крепко прижимала к ним носовой платок. Фредерик хотел бы быть этим кусочком батиста, насквозь пропитанным слезами. Он невольно смотрел на постель в глубине алькова, рисуя в своем воображении ее голову, лежащую на подушках, и так отчетливо видел ее, что должен был сдержаться, иначе он бы сжал ее в своих объятиях. Г-жа Арну закрыла глаза, успокоенная, обессиленная. Тогда он подошел к ней ближе и, наклонившись, жадно стал вглядываться в ее лицо. В коридоре раздался звук шагов, это вернулся муж.