Яков Полонский. Казимир великий
КАЗИМИР ВЕЛИКИЙ
(Посв. памяти А. Ф. Гильфердинга)
[1 Стихотворение "Казимир Великий" было задумано мною в 1871 году.
Покойный А, Ф. Гильфердинг просил меня написать его для второго литературного вечера в пользу Славянского комитета. — Тема для стихов была выбрана самим Гильфердингом, им же были присланы мне и материалы, выписки из Польского летописца Длугоша, с следующею в конце припискою: "Раздача хлеба в пору голода у летописца рассказана без всякой связи с другими фактами из жизни Казимира, потому тут у вас carte blanche…" — Стихи были набросаны, когда я узнал, что литературный вечер с живыми картинами в пользу Славянского комитета не состоялся и отложен на неопределенное время.
— Затем умер и наш многоуважаемый ученый А. Ф. Гильфердинг, самоотверженно собирая легенды и песни того народа, изучению которого, в связи со всеми ему соплеменными народами, с любовью посвящал он всю свою жизнь.]
1
В расписных санях, ковром покрытых,
Нараспашку, в бурке боевой,
Казимир, круль польский, мчится в Краков
С молодой, веселою женой.
К ночи он домой спешит с охоты;
Позвонки бренчат на хомутах;
Впереди, на всем скаку, не видно,
Кто трубит, вздымая снежный прах;
Позади в санях несется свита…
Ясный месяц выглянул едва…
Из саней торчат собачьи морды,
Свесилась оленья голова…
Казимир на пир спешит с охоты;
В новом замке ждут его давно
Воеводы, шляхта, краковянки,
Музыка, и танцы, и вино.
Но не в духе круль: насупил брови,
На морозе дышит горячо.
Королева с ласкою склонилась
На его могучее плечо.
"Что с тобою, государь мой?! друг мой?
У тебя такой сердитый вид…
Или ты охотой недоволен?
Или мною? — на меня сердит?.."
"Хороши мы! — молвил он с досадой.
Хороши мы! Голодает край.
Хлопы мрут, — а мы и не слыхали,
Что у нас в краю неурожай!..
Погляди-ка, едет ли за нами
Тот гусляр, что встретили мы там…
Пусть-ка он споет магнатам нашим
То, что спьяна пел он лесникам…"
Мчатся кони, резче раздается
Звук рогов и топот, — и встает
Над заснувшим Краковом зубчатой
Башни тень, с огнями у ворот.
2
В замке светят фонари и лампы,
Музыка и пир идет горой.
Казимир сидит в полукафтанье,
Подпирает бороду рукой.
Борода вперед выходит клином,
Волосы подстрижены в кружок.
Перед ним с вином стоит на блюде
В золотой оправе турий рог;
Позади — в чешуйчатых кольчугах
Стражников колеблющийся строй;
Над его бровями дума бродит,
Точно тень от тучи грозовой.
Утомилась пляской королева,
Дышит зноем молодая грудь,
Пышут щеки, светится улыбка:
"Государь мой, веселее будь!..
Гусляра вели позвать, покуда
Гости не успели задремать".
И к гостям идет она, и гости
— Гусляра, — кричат, — скорей позвать!
3
Стихли трубы, бубны и цимбалы;
И, венгерским жажду утоля,
Чинно сели под столбами залы
Воеводы, гости короля.
А у ног хозяйки-королевы,
Не на табуретах и скамьях,
На ступеньках трона сели панны,
С розовой усмешкой на устах.
Ждут, — и вот на праздник королевский
Сквозь толпу идет, как на базар,
В серой свитке, в обуви ремянной.
Из народа вызванный гусляр.
От него надворной веет стужей,
Искры снега тают в волосах,
И как тень лежит румянец сизый
На его обветренных щеках.
Низко перед царственной четою
Преклонясь косматой головой,
На ремнях повиснувшие гусли
Поддержал он левою рукой,
Правую подобострастно к сердцу
Он прижал, отдав поклон гостям.
"Начинай!" — и дрогнувшие пальцы
Звонко пробежали по струнам.
Подмигнул король своей супруге,
Гости брови подняли: гусляр
Затянул про славные походы
На соседей, немцев и татар…
Не успел он кончить этой песни
Крики "Vivat!" огласили зал;
Только круль махнул рукой, нахмурясь:
Дескать, песни эти я слыхал!
"Пой другую!" — и, потупив очи,
Прославлять стал молодой певец
Молодость и чары королевы
И любовь — щедрот ее венец.
Не успел он кончить этой песни
Крики "Vivat!" огласили зал;
Только круль сердито сдвинул брови:
Дескать, песни эти я слыхал!
"Каждый шляхтич, — молвил он, — поет их
На ухо возлюбленной своей;
Спой мне песню ту, что пел ты в хате
Лесника, — та будет поновей…
Да не бойся!"
Но гусляр, как будто
К пытке присужденный, побледнел…
И, как пленник, дико озираясь,
Заунывным голосом запел:
"Ох, вы хлопы, ой, вы божьи люди!
Не враги трубят в победный рог,
По пустым полям шагает голод
И кого ни встретит — валит с ног.
Продает за пуд муки корову,
Продает последнего конька.
Ой, не плачь, родная, по ребенке!
Грудь твоя давно без молока.
Ой, не плачь ты, хлопец, по дивчине!
По весне авось помрешь и ты…
Уж растут, должно быть к урожаю,
На кладбищах новые кресты…
Уж на хлеб, должно быть к урожаю,
Цены, что ни день, растут, растут.
Только паны потирают руки
Выгодно свой хлебец продают".
Не успел он кончить этой песни:
"Правда ли?" — вдруг вскрикнул Казимир
И привстал, и в гневе, весь багровый,
Озирает онемевший пир.
Поднялись, дрожат, бледнеют гости.
"Что же вы не славите певца?!
Божья правда шла с ним из народа
И дошла до нашего лица…
Завтра же, в подрыв корысти вашей,
Я мои амбары отопру…
Вы… лжецы! глядите: я, король ваш,
Кланяюсь, за правду, гусляру…"
И, певцу поклон отвесив, вышел
Казимир, — и пир его притих…
"Хлопский круль!" — в сенях бормочут паны…
"Хлопский круль!" — лепечут жены их.
Онемел гусляр, поник, не слышит
Ни угроз, ни ропота кругом…
Гнев Великого велик был, страшен
И отраден, как в засуху гром!
<1874>
[1 Стихотворение "Казимир Великий" было задумано мною в 1871 году.
Покойный А, Ф. Гильфердинг просил меня написать его для второго литературного вечера в пользу Славянского комитета. — Тема для стихов была выбрана самим Гильфердингом, им же были присланы мне и материалы, выписки из Польского летописца Длугоша, с следующею в конце припискою: "Раздача хлеба в пору голода у летописца рассказана без всякой связи с другими фактами из жизни Казимира, потому тут у вас carte blanche…" — Стихи были набросаны, когда я узнал, что литературный вечер с живыми картинами в пользу Славянского комитета не состоялся и отложен на неопределенное время.
— Затем умер и наш многоуважаемый ученый А. Ф. Гильфердинг, самоотверженно собирая легенды и песни того народа, изучению которого, в связи со всеми ему соплеменными народами, с любовью посвящал он всю свою жизнь.]
1
В расписных санях, ковром покрытых,
Нараспашку, в бурке боевой,
Казимир, круль польский, мчится в Краков
С молодой, веселою женой.
К ночи он домой спешит с охоты;
Позвонки бренчат на хомутах;
Впереди, на всем скаку, не видно,
Кто трубит, вздымая снежный прах;
Позади в санях несется свита…
Ясный месяц выглянул едва…
Из саней торчат собачьи морды,
Свесилась оленья голова…
Казимир на пир спешит с охоты;
В новом замке ждут его давно
Воеводы, шляхта, краковянки,
Музыка, и танцы, и вино.
Но не в духе круль: насупил брови,
На морозе дышит горячо.
Королева с ласкою склонилась
На его могучее плечо.
"Что с тобою, государь мой?! друг мой?
У тебя такой сердитый вид…
Или ты охотой недоволен?
Или мною? — на меня сердит?.."
"Хороши мы! — молвил он с досадой.
Хороши мы! Голодает край.
Хлопы мрут, — а мы и не слыхали,
Что у нас в краю неурожай!..
Погляди-ка, едет ли за нами
Тот гусляр, что встретили мы там…
Пусть-ка он споет магнатам нашим
То, что спьяна пел он лесникам…"
Мчатся кони, резче раздается
Звук рогов и топот, — и встает
Над заснувшим Краковом зубчатой
Башни тень, с огнями у ворот.
2
В замке светят фонари и лампы,
Музыка и пир идет горой.
Казимир сидит в полукафтанье,
Подпирает бороду рукой.
Борода вперед выходит клином,
Волосы подстрижены в кружок.
Перед ним с вином стоит на блюде
В золотой оправе турий рог;
Позади — в чешуйчатых кольчугах
Стражников колеблющийся строй;
Над его бровями дума бродит,
Точно тень от тучи грозовой.
Утомилась пляской королева,
Дышит зноем молодая грудь,
Пышут щеки, светится улыбка:
"Государь мой, веселее будь!..
Гусляра вели позвать, покуда
Гости не успели задремать".
И к гостям идет она, и гости
— Гусляра, — кричат, — скорей позвать!
3
Стихли трубы, бубны и цимбалы;
И, венгерским жажду утоля,
Чинно сели под столбами залы
Воеводы, гости короля.
А у ног хозяйки-королевы,
Не на табуретах и скамьях,
На ступеньках трона сели панны,
С розовой усмешкой на устах.
Ждут, — и вот на праздник королевский
Сквозь толпу идет, как на базар,
В серой свитке, в обуви ремянной.
Из народа вызванный гусляр.
От него надворной веет стужей,
Искры снега тают в волосах,
И как тень лежит румянец сизый
На его обветренных щеках.
Низко перед царственной четою
Преклонясь косматой головой,
На ремнях повиснувшие гусли
Поддержал он левою рукой,
Правую подобострастно к сердцу
Он прижал, отдав поклон гостям.
"Начинай!" — и дрогнувшие пальцы
Звонко пробежали по струнам.
Подмигнул король своей супруге,
Гости брови подняли: гусляр
Затянул про славные походы
На соседей, немцев и татар…
Не успел он кончить этой песни
Крики "Vivat!" огласили зал;
Только круль махнул рукой, нахмурясь:
Дескать, песни эти я слыхал!
"Пой другую!" — и, потупив очи,
Прославлять стал молодой певец
Молодость и чары королевы
И любовь — щедрот ее венец.
Не успел он кончить этой песни
Крики "Vivat!" огласили зал;
Только круль сердито сдвинул брови:
Дескать, песни эти я слыхал!
"Каждый шляхтич, — молвил он, — поет их
На ухо возлюбленной своей;
Спой мне песню ту, что пел ты в хате
Лесника, — та будет поновей…
Да не бойся!"
Но гусляр, как будто
К пытке присужденный, побледнел…
И, как пленник, дико озираясь,
Заунывным голосом запел:
"Ох, вы хлопы, ой, вы божьи люди!
Не враги трубят в победный рог,
По пустым полям шагает голод
И кого ни встретит — валит с ног.
Продает за пуд муки корову,
Продает последнего конька.
Ой, не плачь, родная, по ребенке!
Грудь твоя давно без молока.
Ой, не плачь ты, хлопец, по дивчине!
По весне авось помрешь и ты…
Уж растут, должно быть к урожаю,
На кладбищах новые кресты…
Уж на хлеб, должно быть к урожаю,
Цены, что ни день, растут, растут.
Только паны потирают руки
Выгодно свой хлебец продают".
Не успел он кончить этой песни:
"Правда ли?" — вдруг вскрикнул Казимир
И привстал, и в гневе, весь багровый,
Озирает онемевший пир.
Поднялись, дрожат, бледнеют гости.
"Что же вы не славите певца?!
Божья правда шла с ним из народа
И дошла до нашего лица…
Завтра же, в подрыв корысти вашей,
Я мои амбары отопру…
Вы… лжецы! глядите: я, король ваш,
Кланяюсь, за правду, гусляру…"
И, певцу поклон отвесив, вышел
Казимир, — и пир его притих…
"Хлопский круль!" — в сенях бормочут паны…
"Хлопский круль!" — лепечут жены их.
Онемел гусляр, поник, не слышит
Ни угроз, ни ропота кругом…
Гнев Великого велик был, страшен
И отраден, как в засуху гром!
<1874>