Юрий Коваль. Кепка с карасями

   Километрах в пяти от Чистого Дора, в борах, спряталась деревня Гридино. Она стоит на высоком берегу, как раз над озером, в котором водятся белые караси. В самом большом, в самом крепком доме под красною крышей живёт дядизуев кум.
   – Кум у меня золотой. И руки у него золотые, и головушка. Его дядей Ваней зовут. Он пчёл держит. А карасей знаешь как ловит? Мордой!
   Дядя Зуй сидел на корточках, привалясь спиною к печке, подшивал валенки и рассказывал о куме. Я устроился на лавке и тоже подшивал свои, готовился к зиме. Шило и дратва меня плохо слушались, а Зуюшко уже подшил свои да Нюркины и теперь подшивал мой левый валенок. А я всё возился с правым.
   – Морду-то знаешь небось? – продолжал дядя Зуй.
   – Какую морду?
   – Какой карасей ловят.
   – А, знаю. Это вроде корзины с дыркой, куда караси залазят.
   – Во-во! Поставит мой дорогой кум дядя Ваня морду в озеро, а караси шнырь-шнырь и залезают в неё. Им интересно поглядеть, чего там внутри, в морде-то. А там нет ничего – только прутики сплетённые. Тут кум дёрг за верёвочку и вынимает морду. Кум у меня золотой. Видишь этот воск? Это кум подарил.
   Воск был чёрный, замусоленный, изрезанный дратвой, но дядя Зуй глядел на него с восхищением и покачивал головой, удивляясь, какой у него кум – воск подарил!
   – Поедем проведаем кума, – уговаривал меня дядя Зуй. – Медку поедим, карасей нажарим.
   – А что ж, – сказал я, перекусив дратву, – пойдём.
   После обеда мы отправились в Гридино. Взяли солёных грибов, да черничного варенья Пантелевна дала банку – гостинцы. Удочки дядя Зуй брать не велел – кум карасей мордой наловит. Мордой так мордой.
   – К ночи вернётесь ли? – провожала нас Пантелевна. – Беречь ли самовар?
   – Да что ты! – сердился дядя Зуй. – Разве ж нас кум отпустит! Завтра жди.
   Вначале мы шли дорогой, потом свернули на тропку, петляющую среди ёлок. Дядя Зуй бежал то впереди меня, то сбоку, то совсем отставал.
   – У него золотые руки! – кричал дядя Зуй мне в спину. – И золотая голова. Он нас карасями угостит.
   Уже под самый вечер, под закат, мы вышли к Гридино. Высоко над озером стояла деревня. С каменистой гряды сбегали в низину, к озеру, яблоньки и огороды. Закат светил нам в спину, и стёкла в окнах кумова дома и старая берёза у крыльца были ослепительные и золотые…
   Кум окучивал картошку.
   – Кум-батюшка! – окликнул дядя Зуй из-за забора. – Вот и гости к тебе.
   – Ага, – сказал кум, оглядываясь.
   – Это вот мой друг сердечный, – объяснил дядя Зуй, показывая на меня. – Золотой человек. У Пантелевны живёт, племянник…
   – А-а-а… – сказал кум, отставив тяпку.
   Мы зашли в калитку, уселись на лавку у стола, врытого под берёзой. Закурили…
   – А это мой кум, Иван Тимофеевич, – горячился дядя Зуй, пока мы закуривали. – Помнишь, я тебе много про него рассказывал. Золотая головушка!
   – Помню-помню, – ответил я. – Ты ведь у нас, Зуюшко, тоже золотой человек.
   Дядя Зуй сиял, глядел то на меня, то на кума, радуясь, что за одним столом собралось сразу три золотых человека.
   – Вот мой кум, – говорил он с гордостью. – Дядя Ваня. Он карасей мордой ловит!
   – Да, – сказал кум задумчиво. – Дядя Ваня любит карасей мордой ловить.
   – Кто? – не понял было я.
   – Дак это кум мой дядя Ваня, Иван Тимофеевич! Это он карасей-то мордой ловит.
   – А, – понял я. – Понятно. А что, есть караси-то в озере?
   – Ну что ж, – отвечал кум с расстановкой. – Караси в озере-то, пожалуй что, и есть.
   – А я хозяйство бросил! – кричал дядя Зуй. – Решил кума своего проведать. А дома Нюрку оставил, она ведь совсем большая стала – шесть лет.
   – Дядя Ваня любит Нюрку, – сказал кум.
   – И Нюрка, – подхватил дядя Зуй, – и Нюрка любит дядю Ваню.
   – Ну что ж, – согласился кум, – и Нюрка любит дядю Ваню.
   Разговор заглох. Закат спрятался в тёмный лесистый берег, но окна кумова дома ещё улавливали его отсветы и сияли, как праздничные зеркала.
   – А у нас ведь и подарки тебе есть, – сказал дядя Зуй, ласково глядя на кума и выставляя на стол подарки.
   – И вареньица принесли? – удивился кум, разглядывая подарки.
   – И вареньица, – подхватил дядя Зуй. – Черничного.
   – Дядя Ваня любит вареньице, – сказал кум. – Черничное.
   По берегу озера из лесу вышло стадо. Увидав дом, коровы замычали, забренчали боталами – жестяными банками-колокольцами. С луговины поднялась пара козодоев и принялась летать над стадом, подныривать коровам под брюхо, хватая на лету мух и пауков. Из кумова дома вышла женщина в вязаной кофте и закричала однообразно:
   – Ночк, Ночк, Ночк, Ночк, Ночк…
   – А что, кум, – спрашивал дядя Зуй, подмигивая мне, – где же у тебя морда-то? Не в озере ли стоит?
   – Зачем в озере, – ответил кум. – Дядя Ваня починяет морду. Вон она стоит, морда-то, у сарая.
   У сарая стояла морда, похожая на огромную бутыль, сплетённую из ивовых прутьев.
   – Починяется морда, – с уважением пояснил мне дядя Зуй. – А другая не в озере ли, кум, стоит?
   – А другая, наверно что, в озере, – ответил кум, сомневаясь.
   – Так не проверить ли? – намекнул дядя Зуй. – Насчёт карасей.
   – Зачем же? – сказал кум. – Чего её зря проверять?
   Закат окончательно утонул в лесах. Козодои всё летали над лугом, но уже не было их видно, только слышалась однообразная глухая трель.
   – Ну, кум, – сказал дядя Зуй, – попробуй, что ли, волвяночек.
   – Ну что ж, – вздохнул кум, – это, пожалуй что, и можно.
   Он встал и задумчиво отправился в дом.
   – Видал? – обрадовался дядя Зуй и снова подмигнул мне: – Начинается. Сейчас медку поедим.
   Кум долго-долго возился в доме, выглядывал для чего-то из окна, а потом вынес тарелку и вилку.
   – А вот хлеба-то у нас нет, – смутился дядя Зуй, вы-тряхивая грибы в тарелку. – У нас, извиняюсь, магазин был, кум, закрыт…
   – Да ладно, – вставил я. – Волвяночки и так хороши.
   Мы попробовали грибков, похвалили их, покурили. Дядя Зуй задумался, глядел на потемневшее озеро, в котором отражались светлые ещё облака.
   – Не пора ли нам? – спросил я.
   – Кум, – сказал дядя Зуй, – а ведь нам пора.
   – Ну что ж, – сказал кум. – Спасибо, что погостили.
   – Это, – сказал дядя Зуй, глядя на озеро, – вот друг-то мой интересуется карасей поглядеть. Белых. Золотых, говорит, видел, а белых чтой-то не попадалось.
   – Ну что ж, – сказал кум. – Это верно, что карасей надо бы поглядеть. Давай кепку-то.
   Он взял со стола Зуюшкину кепку и пошёл к бочке, что стояла у сарая. Зачерпнув сачком, кум выловил из бочки с десяток полусонных карасей, вывалил их в кепку.
   – На вот, – сказал он. – Тут и другу твоему поглядеть хватит, и Нюрке отнести, гостинца…
   По каменистой тропинке, еле заметной в сумерках, мы спустились вниз, к лесу. Высоко над нами стояла теперь деревня Гридино. В окнах домов мерцали уже слабые огоньки, а высоко поднятый над кумовым домом скворечник ещё был освещён далёким закатом.
   А в лесу была уже совсем ночь. Луна то появлялась над лесом, то запрятывалась в еловые ветки.
   Дядя Зуй всё время отставал от меня, спотыкался, и караси вываливались тогда из кепки в траву. Они были ещё живые и шевелились в траве, выскальзывали из рук.
   – Видал теперь белых-то карасей? – говорил дядя Зуй, снова укладывая их в кепку. – Это тебе не золотые. Золотых-то всюду полно, а белых поискать надо. Вот ведь какие караси! Белые! Прям как платочек.
   Долго мы шли лесом и старались не сбиваться с тропинки. Дядя Зуй запинался за корни, заботясь о карасях. Уже перед самой деревней он опять просыпал их. Собрал, бережно уложил в кепку и вдруг рассердился:
   – А ну их к черту!
   Размахнувшись, он выбросил карасей вместе с кепкой.
   Издалека, с края леса, мы увидели огоньки Чистого Дора, и, пока шли полем, я всё старался разглядеть – спит Пантелевна или не спит. Горит ли огонь?
   – А ведь Пантелевна, наверно, не спит, – сказал я. – Поджидает.
   – Пантелевна-то? – подхватил дядя Зуй. – Конечно, не спит. Она ведь у нас золотая душа. Как раз к самовару поспеем.