Забыл? А вот брат у тебя толковый мужик. Я и царя Пётру хорошо знаю, и он меня знает, - каждый раз в кузню заворачивает. И он тоже - толков. Hy, что ж, поворачивайте к кузнице, чего-нибудь сделаем.
Кузница стояла на косогоре у большой дороги, низенькая, из огромных бревен, с земляной крышей, с тремя станами для ковки лошадей; кругом валялись колеса, сохи, бороны. У дверей стояли, в кожаных фартуках, с перевязанными ремешком кудрями, два его младших брата, и - старший - угрюмый, бородатый верзила, молотобоец. Не спеша, но споро, играючись, кузнец принялся за дело. Сам отпряг лошадей, перевернул телегу, снял колеса, вытащил железные оси. "Гляди - обе с трещиной, - этой бы осью энтого бы московского кузнеца по темечку..." Оси он сунул в гopн, высыпал туда куль угля, крикнул младшему брату: "Ванюша, дуй бодрей. Эх, лес сечь - не жалеть плеч!.."
И пошла у братьев работа. Гаврила, сопя трубочкой, прислонился в дверях. Голиков сел на высоком пороге. Они было спросили, не помочь ли им для скорости? Кузнец махнул рукой: "Сидите спокойно, хоть раз поглядите, какие есть валдайские кузнецы..." Ванюша раздувал мехи, - искры, треща бураном, неслись под крышу. Озаренный ими, бородатый старший брат стоял, как идол, положив руки на длинную рукоять пудового молота. Кузнец пошевеливал ось в жарко дышащем горне.
- А зовут нас, чтоб вы знали, кличут нас Воробьевы, - говорил он, все так же посмеиваясь в кудреватые усы. - Мы - кузнецы, оружейники, колокольщики... Под дугой-то у вас - нашего литья малиновый звон... В прошлом году царь Пётра так же вот здесь сидел на пороге и все спрашивал: "Погоди, говорит, Кондратий Воробьев, стучать, ответь мне сначала, - почему у твоих колокольчиков малиновый звон? Почему работы твоей шпажный клинок гнется, не ломается? Почему воробьевский пистолет бьет на двадцать шагов дальше и бьет без осечки?" Я ему отвечаю, - ваше царское величество, Петр Алексеевич, потому у наших колокольчиков такой звон, что медь и олово мы взвешиваем на весах, как нас учили знающие люди, и льем без пузырей. А шпага наша потому гнется, не ломается, что калим ее до малинового цвета и закаливаем в конопляном масле. А пистолеты потому далеко бьют и без осечки, что родитель наш, Степан Степанович, царствие ему небесное, бивал нас, маленьких, лозой больно за каждую оплошку и приговаривал: худая работа хуже воровства... Так-то...
Клещами Кондратий выхватил ось из горна на наковальню, обмел вспыхнувшим венчиком окалину с нее и кивнул бородой старшему брату. Тот отступил на шаг и, откидываясь и падая вперед, описывая молотом круг, стал бить, - каленые брызги летели в стены. Кондратий кивнул среднему брату: "А ну, Степа..." Тот с молотом поменьше встал с другой стороны; и пошел у них стук, как в пасхальный перезвон, - старший бухал молотом один раз, Степа угождал два раза, Кондратий, поворачивая железо и так и сяк, наигрывал молотком. "Стой!" - прикрикнул он и бросил скованную ось на земляной пол. "Ванюша, поддай жару..."
- Вот он мне, значит, и говорит, - вытерев пот тылом ладони, продолжал кузнец: - "Слышал ли ты, Кондратий Воробьев, про тульского кузнеца Никиту Демидова? У него сегодня на Урале и заводы свои, и рудники свои, и мужики к нему приписаны, и хоромы у него богаче моих, а ведь начал вроде тебя с пустяков... Пора бы и тебе подумать о большом деле, не век у проезжей дороги лошадей ковать... Денег нет на устройство, - хоть и у меня туго с деньжонками, - дам. Ставь оружейный завод в Москве, а лучше - ставь в Питербурге... Там - рай..." И так он мне все хорошо рассказал, - смотрю - смущает меня, смущает... Ох, отвечаю ему, ваше величество, Петр Алексеевич, живем мы у проезжей дороги знатно как весело... Родитель наш говаривал: "Блин - не клин, брюхо не расколет, - ешь сытно, спи крепко, работай дружно..." По его завету мы и поступаем... Всего у нас вдоволь. Осенью наварим браги, такой крепкой - обруча на бочках трещат, да и выпьем твое, государь, здоровье.
