Иван Гончаров. Обломов. Часть 3. стр 29
— Так, — небрежно отвечала она, — я послала его за браслетом. Он ушел домой, а я сюда.
— Как же ты так? — сказал Обломов, тараща на нее глаза.
Он сделал испуганное лицо. И она сделала нарочно такое же.
— Говори серьезно, Ольга, полно шутить.
— Я не шучу, право так! — сказала она покойно. — Я нарочно забыла дома браслет, а ma tante просила меня сходить в магазин. Ты ни за что не выдумаешь этого! — прибавила она с гордостью, как будто дело сделала.
— А если человек воротится? — спросил он.
— Я велела сказать, чтоб подождал меня, что я в другой магазин пошла, а сама сюда…
— А если Марья Михайловна спросит, в какой другой магазин пошла?
— Скажу, у портнихи была.
— А если она у портнихи спросит?
— А если Нева вдруг вся утечет в море, а если лодка перевернется, а если Морская и наш дом провалятся, а если ты вдруг разлюбишь меня… — говорила она и опять брызнула ему в лицо.
— Ведь человек уж воротился, ждет… — говорил он, утирая лицо. — Эй, лодочник, к берегу!
— Не надо, не надо! — приказывала она лодочнику.
— К берегу! человек уж воротился, — твердил Обломов.
— Пусть его! Не надо!
Но Обломов настоял на своем и торопливо пошел с нею по саду, а она, напротив, шла тихо, опираясь ему на руку.
— Что ты спешишь? — говорила она — Погоди, мне хочется побыть с тобой.
Она шла еще тише, прижималась к его плечу и близко взглядывала ему в лицо, а он говорил ей тяжело и скучно об обязанностях, о долге. Она слушала рассеянно, с томной улыбкой склонив голову, глядя вниз или опять близко ему в лицо, и думала о другом.
— Послушай, Ольга, — заговорил он наконец торжественно, — под опасением возбудить в тебе досаду, навлечь на себя упреки, я должен, однакож, решительно сказать, что мы зашли далеко. Мой долг, моя обязанность сказать тебе это.
— Что сказать? — спросила она с нетерпением.
— Что мы делаем очень дурно, что видимся тайком.
— Ты говорил это еще на даче, — сказала она в раздумье.
— Да, но я тогда увлекался: одной рукой отталкивал, а другой удерживал. Ты была доверчива, а я… как будто… обманывал тебя. Тогда было еще ново чувство…
— А теперь уж оно не новость, и ты начинаешь скучать.
— Ах, нет, Ольга! Ты несправедлива. Ново, говорю я, и потому некогда, невозможно было образумиться. Меня убивает совесть: ты молода, мало знаешь свет и людей, и притом ты так чиста, так свято любишь, что тебе и в голову не приходит, какому строгому порицанию подвергаемся мы оба за то, что делаем, — больше всего я.
— Что же мы делаем? — остановившись, спросила она.
— Как что? Ты обманываешь тетку, тайком уходишь из дома, видишься наедине с мужчиной… Попробуй сказать это все в воскресенье, при гостях…
— Отчего же не сказать? — произнесла она покойно. — Пожалуй, скажу…
— И увидишь, — продолжал он, — что тетке твоей сделается дурно, дамы бросятся вон, а мужчины лукаво и смело посмотрят на тебя…